Брет Гарт. Том 3
Шрифт:
— Поди прочь! — сказал Гэбриель, сохраняя суровость в голосе, но самым жалким образом утрачивая строгость на лице. — Поди прочь! Тебе смешно! Я не щажу сил, только бы разодеть тебя в шелк и бархат, а ты купаешься во всех канавах и пляшешь в колючем кустарнике. Ты совсем не бережешь свои вещи, Олли. Не прошло ведь и десяти дней с тех пор, как я заклепал и, так сказать, полудил твое платье, и вот — погляди на него!
Гэбриель негодующе потряс платьем перед самым носом Олли. Между тем девочка, упершись макушкой прямо в грудь Гэбриеля и обретя таким образом точку опоры, стала совершать вращательные движения, намереваясь,
— Ты ведь не сердишься на меня, Гэйб? — взмолилась она, перебираясь с одного колена Гэбриеля на другое, но не отнимая головы от его груди. — Ты ведь не сердишься?
Не удостаивая ее ответом, Гэбриель торжественно чинил нижнюю юбку.
— Кого ты видел в городе? — спросила ничуть не обескураженная Олли.
— Никого, — сухо отозвался Гэбриель.
— Не верю, — заявила Олли, решительно тряхнув головкой, — от тебя пахнет мазью и мятной примочкой. Ты был у Бриггса и у тех новичков в Лощине.
— Верно, — сказал Гэбриель. — Нога у мексиканца болит поменьше, а малютка скончалась. Напомни мне утром, я пороюсь в маминых вещах, может быть, разыщу что-нибудь для бедной женщины.
— Ты знаешь, Гэйб, что говорит о тебе миссис Маркл? — спросила Олли и посмотрела на брата.
— Понятия не имею, — сказал Гэбриель, демонстрируя полнейшее равнодушие. Как обычно, притворство его не имело никакого успеха.
— Она говорит, что о тебе никто не заботится, а ты заботишься обо всех. Она говорит, что ты убиваешь себя для других. Она говорит, что нам нужно иметь хозяйку в доме.
Гэбриель прервал работу и отложил недоштопанную юбку в сторону. Потом, взяв сестренку одной рукой за кудрявую макушку, а другой за подбородок, он повернул к себе ее плутовское личико.
— Олли, — начал он торжественно, — помнишь ты, как я унес тебя из снеговой хижины в Голодном лагере и тащил на закорках много миль подряд, пока мы не вышли в долину? Помнишь, как мы прожили две недели в лесу, как я рубил деревья, промышлял нам с тобой пропитание, ловил дичь, удил рыбу? Скажи, Олли, обошлись мы тогда без хозяйки в доме или, может быть, нам не хватало хозяйки? А когда мы с тобой поселились здесь, кто выстроил эту хижину? Быть может, это был не я, а какая-нибудь хозяйка? Если так, Олли, я готов признаться, что во всем не прав, а миссис Маркл права.
На минутку Олли смутилась, но тут же с чисто женской хитростью начала новое наступление.
— Мне кажется, Гэйб, что миссис Маркл любит тебя.
В испуге Гэбриель поглядел на сестренку. В этих вопросах, которые хоть кого поставят в тупик, женщины, как видно, разбираются с младенческого возраста.
— Тебе пора спать, Олли, — сказал он, не найдя другого способа заставить девочку замолчать.
Но Олли еще не хотелось уходить, и она переменила тему разговора.
— Ты знаешь, этот мексиканец, которого ты лечишь, вовсе не мексиканец, а чилиец. Так говорит миссис Маркл.
— Не все ли равно? Для меня он мексиканец, — равнодушно отозвался Гэбриель. — Уж очень он любит обо всем расспрашивать.
— Опять про нас расспрашивал?.. Про нашу историю? — спросила девочка.
— Да, хочет знать все, что случилось с нами в Голодном лагере. Когда я рассказал ему про бедную Грейс, он просто сам не свой сделался. Задал сразу тысячу вопросов, какая она была, да что с ней сталось, а как узнал, что она пропала без вести, то огорчился
— А про Филипа спрашивал?
— Нет, — коротко отрезал Гэбриель.
— Гэбриель, — сказала Олли, внезапно меняя тон. — Было бы гораздо лучше, если бы ты не рассказывал чужим людям о нашей истории.
— Почему? — удивленно спросил Гэбриель.
— Потому что об этом лучше молчать. Гэйб, милый, — продолжала девочка, и верхняя губка у нее задрожала. — Мне кажется иногда, что люди нас в чем-то подозревают. Этот мальчик из эмигрантского семейства не захотел со мной играть. Дочка миссис Маркл сказала, что мы там, в горах, делали что-то нехорошее. А мальчик сказал, что я дрянь… Назвал меня канни… каллибанкой.
— Как он тебя назвал? — спросил Гэбриель.
— Каллибанкой!Он говорит, что мы с тобой…
— Замолчи! — прервал ее Гэбриель, и гневный румянец выступил на его загорелом лице. — Как увижу этого мальчишку, непременно отлуплю.
— Нет, ты послушай, Гэбриель… — настаивала на своем Олли.
— Пора спать, Олли, а то пол у нас холодный и ты со своими глупыми разговорами непременно схватишь простуду, — строго сказал Гэбриель. — А дочка миссис Маркл препустая девчонка. Водит тебя по канавам, ты рвешь там платья, а я полночи сижу за починкой.
С этим напутствием Олли направилась за парусиновую занавеску; Гэбриель же снова принялся за шитье. Нитка у него то запутывалась, то рвалась, и каждый стежок был воображаемой оплеухой, которую от отпускал эмигрантскому мальчишке. Так дело шло, пока снова не раздался голос Олли:
— Послушай, Гэйб!
— Что еще? — в отчаянии спросил Гэбриель, бросая работу.
— Тебе не кажется иногда, что Филип… съел… Грейс?
Гэбриель вскочил и исчез за занавеской. В этот момент дверь тихо отворилась, и в хижину вошел незнакомец. Окинув быстрым взглядом полуосвещенную комнату, он застыл на пороге. Из-за занавески были слышны голоса. Незнакомец, помедлил, потом негромко кашлянул.
Гэбриель тут же появился, готовый обрушить свое раздражение на непрошеного госта, но когда вгляделся в пришельца, то был поражен до крайности. Гость вежливо улыбнулся, прошел, слегка прихрамывая, к столу, сделал извиняющийся жест и сел.
— Простите меня, но я должен присесть. Вы удивлены, не правда ли? Пять или шесть часов тому назад вы оставили меня в постели, очень больного. Вы были так добры ко мне, так добры! Вот! А теперь! Теперь я здесь, и что вы можете обо мне подумать? Сошел с ума? Спятил? — Гость вытянул правую руку, растопырил пальцы, пошевелил ими, желая наглядно показать, что может думать Гэбриель о путанице в его голове, потом снова улыбнулся. — Сейчас я все расскажу по порядку. Час тому назад приходит важное сообщение. Мне необходимо ехать в Мэрисвилл сегодня же, сию секунду. Вот! Понимаете? Встаю. Одеваюсь. Ха-ха! У меня есть еще силенка. Я бодрюсь. Но нет. Нет, Виктор, говорю я себе, ты не уедешь отсюда, не пожав на прощанье руку доброму человеку, который ходил за тобой, лечил тебя. Ты сперва попрощаешься с этим благородным великаном, который поставил тебя на ноги. Bueno! Я здесь!