Брежнев: правитель «золотого века»

Семанов Сергей Николаевич

Назавтра я снова прихожу к нему. Он спрашивает: «Ну как? Спал?» — «Спал», — отвечаю. «Ну и как решил?» — «Я еще вчера сказал, как решил». — «Ну ладно. Какие у тебя просьбы?» — «Просьба одна: я должен работать…»— «Не волнуйся, работа у тебя будет…»

Лукавит, конечно, излагая давнюю ту историю, бывший московский градоначальник! Он, мол, всего лишь за ПВО столицы беспокоился… Не его это, кстати говоря, дело — следить за секретнейшими ракетными установками, на то сугубо ответственно военное командование существовало. Но он, действительно, выступил на Пленуме с этим вопросом. Почему вдруг? Как ни относись к агрессивному государству Израиль, но все же Москве они тогда не угрожали…

Суть дела была совсем в ином, но Егорычев, пробыв двадцать лет

в датской ссылке, как Робинзон на необитаемом острове, о том деле умолчал, а ныне и спросить не у кого: всех участников событий давно уже нет на свете. По сведениям отдаленных свидетелей, шелепинские сторонники решили воспользоваться политическим шоком после позорного поражения снабженных нашим оружием арабов и нанести удар по Брежневу, который отвечал за общее состояние оборонки. Подготовились опять плохо. Пусть, мол, Егорычев начнет, а мы поддержим… Не поддержали, струсили или не сумели, а вот Леонид Ильич не растерялся и неожиданную эту атаку легко отбил.

Судьба Егорычева, неудачного зачинщика плохо подготовленного заговора, была предрешена. И честно говоря, поделом, как-никак на государственный переворот решился. Но и тут Брежнев проявил присущую ему мягкосердечность. Очевидец рассказывал, что уже до освобождения Н.Г. Егорычева с поста секретаря Московской парторганизации ему позвонил Леонид Ильич и сказал примерно такое: «Ты уж извини, так получилось… Нет ли у тебя каких там проблем — семейных или других?» Егорычев, у которого дочь незадолго до этого вышла замуж и маялась с мужем и ребенком без квартиры, имел слабость сказать об этом Брежневу. И что же вы думаете? Через несколько дней молодая семья получила квартиру. Брежнев не хотел ни в коем случае вызывать чувство озлобления. Если бы он был сведущ в искусстве, наверное, ему больше всего импонировали бы пастельные полутона, без ярких красок, будь то белых или красных, зеленых или оранжевых… Он часто сам одаривал квартирами свое окружение.

Бурные события 1967 года на том не закончились. В руководстве Партии подковерная борьба за власть не прекращалась, но тут впервые Брежнев и его сотоварищи пошли на открытый и резкий шаг.

Семичастного следовало убирать как можно скорее; не ясно было, что готовят Шелепин и его сторонники, враждебные правящей группе. Но как соблюсти видимость формальной законности? Нужны были «служебные несоответствия», причем весомые. Их и «сделали». К празднованию 50-летия Октября советский народ и весь мир получили невиданный политический сюрприз: бежала за рубеж дочь Сталина Светлана Аллилуева.

Уже тогда догадливые современники недоумевали, как такую пикантную персону можно так легко упустить? Но уже вскоре, после «книг», выпущенных удачливой беглянкой за рубежом, стало ясно даже из тех бесхитростных текстов: да ее просто-напросто выталкивали из Союза! А потом, когда сорокалетнюю даму (оставившую, кстати, в Москве двоих детей от разных мужей; за рубежом она и третьего умудрилась родить) наши зарубежные спецслужбы запоздало принялись «ловить», из них многих «засветили». Опять неувязка в ведомстве Семичастного…

Сняли бывшего комсомольца и недолгого шефа Лубянского ведомства не только быстро и внезапно для всех, но с явным унижением. Брежнев и его советники сделали это явно нарочито, даже напоказ: не считайте, мол, нас простачками, интриг вокруг себя мы не потерпим! Нет сомнений, что тем самым давался основательный урок будущему наследнику Семичастного: служи Партии (то есть ее Генеральному секретарю) и о дворцовых переворотах не мечтай.

Бывший член Политбюро и первый секретарь ЦК КП Украины Петр Шелест писал в своих воспоминаниях: «Я приехал в Москву на заседание Политбюро. На повестке дня много сложных и важных вопросов… В кратком промежутке Брежнев вынул из нагрудного кармана какую-то бумажку, посмотрел и сказал: «Позовите Семичастного». В зал заседания вошел В. Семичастный, чувствовалось, что он не знал, по какому вопросу его пригласили на заседание Политбюро, смотрел на нас с каким-то недоумением, даже казался растерянным… Брежнев объявляет:

«Теперь нам надо обсудить вопрос о Семичастном». «А что обсуждать?» — подал реплику Семичастный. Последовал ответ Брежнева: «Есть предложение освободить вас от должности Председателя КГБ в связи с переходом на другую работу». Семичастный подал голос: «За что? Со мной на эту тему никто не разговаривал, мне даже причина такого перемещения неизвестна»… Последовал грубый окрик Брежнева: «Много недостатков в работе КГБ, плохо поставлена разведка и агентурная работа… А случай с Аллилуевой? Как это она могла уехать в Индию, а оттуда улететь в США?»… По всей реакции было видно, что многие члены Политбюро и секретари ЦК были не в курсе этого вопроса. Я был просто поражен, что с Семичастным перед решением этого вопроса никто не переговорил, ему не дали опомниться». Тем не менее решение было принято единогласно. Брежневу никто не посмел возразить, и это стало его первой победой в схватке за полную и единоличную власть.

…Что ж, партия долго терпит, да больно бьет: шелепинского друга не только убрали с Лубянки, но и сослали в провинциальный Киев на ничтожную должность. Итак, важнейший в СССР пост оказался вакантным с середины 1967 года. Кто же должен был его занять?

Конечно, не Семе Цвигуну, ближайшему корешу Брежнева по Молдавии, — при нем он был уже замом председателя КГБ республики, а затем побывал во главе этой системы в Таджикистане и Азербайджане. Ну, Баку — это в номенклатурном смысле довольно «близко» от Москвы, но… Семичастному он сменщиком не стал. Был и другой достойный кандидат — Георгий Цинев, приятель Брежнева с молодых лет по Днепродзержинску, свойственник его по супруге, оба были женаты на сестрах. В годы войны — армейский политработник, а после свержения Берии направлен Хрущевым (не Брежневым) в центральный аппарат КГБ. Казалось бы, опыт большой, но… нет.

Почему же? Присмотримся к составу партийной верхушки того решающего для Андропова 1967 года. В составе Политбюро, избранного на Пленуме ЦК в апреле 1966-го, у Брежнева имелось немало недоброжелателей (не станем употреблять тут слово «враги», ибо в политике оно приобретает сугубо идейно-политический смысл, а весь партареопаг ни политической, ни идейной развитостью не отличался). Это сторонники осторожной просталинской линии Г. Воронов, Д. Полянский, К. Мазуров, А. Шелепин. Давние члены верхушки А. Косыгин, Н. Подгорный, М. Суслов на первую роль никогда не претендовали, но были «сами по себе». Поддерживали Брежнева «молодые» П. Шелест, В. Гришин, Ш. Рашидов, Д. Устинов, В. Щербицкий, но они были еще малоавторитетны в партгосаппарате и стране в целом. В этих условиях направить на один из важнейших постов своего прямого ставленника осторожный Брежнев даже не решился.

Но почему же Андропов — «человек со стороны»? А именно потому, что «со стороны». Не выходец из Днепропетровска или Молдавии, но и с брежневским соперником Шелепиным и его обширным кругом связей никогда не имел. Наконец, он и для Лубянки — человек новый, волей-неволей ему долго придется держаться там осторожно и повнимательнее оглядываться на начальство. А начальником его при распределении обязанностей в Политбюро стал сам Генсек: он всю свою оставшуюся руководящую жизнь непосредственно «курировал» эти самые «органы». Что бы ни болтали после, но Брежнев в своем деле разбирался неплохо…

Подчеркнем, чтобы больше не возвращаться к этой важной теме: отношения между Брежневым и Андроповым были строго служебными. Никаких чаепитий, общих пребываний на отдыхе, ничего тут не было и в помине. Появился недавно весьма осведомленный свидетель — Юрий Чурбанов, продиктовавший очень откровенную книжку воспоминаний. Неплохо я знал в свое время Юру, работали в одной редколлегии. Понимаю, что навесили потом на него множество лишних грехов, а парень был он простецкий и преданно любил, обожал даже, своего тестя. Человек с психологией, да и биографией типичного денщика, он отчетливо запоминал бытовые свойства хозяина, мало что понимая в политической сути его дел. Тем эти воспоминания и ценны.