Брежнев
Шрифт:
Министр охраны общественного порядка РСФСР Вадим Тикунов пришел к Косыгину с просьбой разрешить заменить личному составу милиции привычную синюю рубашку на саржевую (то есть хлопчатобумажную) стального цвета.
– Почему вы хотите сменить рубашку на саржевую, а не на штапельную? – поинтересовался глава правительства.
Штапельными в те времена называли химические волокна. Косыгин был тогда большим энтузиастом синтетики. Тикунов ответил, что штапельные обойдутся вдвое дороже.
– А сколько будет стоить саржевая рубашка?
Тикунов не смог назвать цифру.
Алексей Николаевич разозлился:
Сталинские годы наложили неизгладимый отпечаток на характер Косыгина и даже на выражение лица – «устало-досадливое», говоря словами Солженицына. Впрочем, лицо главы правительства не всегда хранило выражение легкого разочарования. В хорошей компании и после дозы горячительных напитков обычно зажатый, напряженный, даже угрюмый Алексей Николаевич разительно менялся. Он предпочитал молдавский коньяк. Жена не позволяла ему часто расслабляться. Да и сам он побаивался давать себе волю.
В конце августа 1970 года Косыгин был в гостях у первого секретаря ЦК компартии Украины Петра Шелеста. Тот записал в дневнике:
«Пригласил Косыгина поехать посмотреть рисовые поля и некоторые колхозы и хозяйства Крымской области. Он, против обыкновения, дал согласие с большой охотой, это, очевидно, потому, что в Крыму в это время не было Брежнева. Рисовые поля посмотрели в Красноперекопском районе на Северо-Крымском канале. Рис отличный, огромные плантации. На Косыгина это произвело большое впечатление, он подробно всем интересовался.
Затем посетили комплексное хозяйство – колхоз «Дружба народов». Здесь осмотрели виноградники, сады, животноводческий комплекс, винзавод и консервный завод, новый поселок городского типа. Косыгин заявил, что он нигде и никогда такого хозяйства не видел. Вечером в Симферополе хорошо посидели. Косыгин изрядно выпил, поздно ночью я его едва довез на дачу. Он попросил меня никому о его состоянии не говорить. Как можно это сделать, если были вместе? Не стоит об этом просить, должна быть честность».
Судя по словам Шелеста, выпивая, Алексей Николаевич быстро терял контроль и становился другим человеком. Поэтому жена и не любила, когда он брался за рюмку.
«Смысл жизни Косыгина заключался в работе, – рассказывал глава Госплана Николай Константинович Байбаков. – Даже на прогулках в Кисловодске в дни отпуска или в командировках по стране, или же за рубежом разговоры мы вели, как правило, о делах.
За много лет ни я, ни другие его заместители, которые жили в одном доме по Воробьевскому шоссе, ни разу не бывали в его квартире. И только дважды, в два его последних юбилея, я побывал у него на даче. За праздничным столом после одной-двух рюмочек коньяка он несколько «раскрывался». От внешней суровости не оставалось и следа. Он искренне улыбался, лицо светлело от душевной теплоты, и он становился в чем-то похожим на человека, пришедшего с приятного свидания».
Многие отмечали, что Алексей Николаевич держался отчужденно, никогда не откровенничал. По словам его зятя, привычка скрывать свои мысли и чувства осталась
Олег Александрович Трояновский, работавший его помощником по международным делам, писал, что Алексей Николаевич вовсе не был таким спокойным, как это казалось. За его внешней сухостью или даже флегматизмом таилась весьма эмоциональная натура. Когда время от времени страсть вырывалась наружу, это напоминало небольшое извержение вулкана.
Однажды Косыгин отдыхал в Пицунде вместе с Микояном. Анастас Иванович пригласил Косыгина поужинать. В Пицунде при Хрущеве бетонным забором отгородили огромный участок земли с реликтовым сосновым лесом. Построили три двухэтажных особняка для членов президиума ЦК и общий пятидесятиметровый бассейн со спортивным залом. Три стены бассейна, которые смотрели на лес и море, были стеклянными, и в хорошую погоду их раскрывали.
В конце хрущевской эры там одновременно отдыхали Микояны и Косыгины. Анастас Иванович через охрану деликатно выяснил, когда Косыгин любит ходить в бассейн, чтобы они поменьше встречались. И гуляли они по разным дорожкам, чтобы друг другу не надоедать. Но как-то приехал брат Анастаса Ивановича Артем Микоян, известный авиаконструктор. На ужин пригласили Косыгиных.
«Предлогом было шутливое пари о погоде на бутылку коньяка между Анастасом Ивановичем и Косыгиным на берегу, – писала невестка Микояна Нами. – Ужин был с коньяком. Косыгин выпил немного, но быстро стал очень оживленным, уходить не хотел. Анастас Иванович распорядился принести вторую бутылку. Клавдия Андреевна на это рассердилась и ушла. Косыгин остался, выпил еще, я вышла его проводить до их дачи. Алексей Николаевич в дороге был очень разговорчив, контактен.
Но следующий день был, как и обычно, раздельным. Косыгин ходил один, молча…»
Косыгин круглый год жил на даче в Архангельском. Любил ходить на байдарке по Москве-реке. Каждый вечер гулял, утром делал гимнастику, вообще следил за собой. Привычек не менял. По словам его внука, профессора-физика Алексея Гвишиани, Косыгин, например, каждое утро ел одно и то же: овсяную кашу, творог и пил очень крепкий чай.
Когда у Клавдии Андреевны обнаружился запущенный рак, Косыгин страшно переживал. Он обвинял врачей – слишком поздно диагностировали смертельную болезнь. Ее оперировал один из лучших хирургов, но поделать ничего было нельзя. Уже смертельно больная жена Косыгина пригласила домой начальника 4-го управления Евгения Ивановича Чазова. Он ожидал упреков, которые должен выслушивать врач, даже если медицина бессильна. Но Клавдия Андреевна сказала мужу:
– Алексей Николаевич, ты знаешь, как трудно приходится врачам. У них очень многого не хватает. Я тебя хочу попросить: ты всегда помогай медицине.
Она умерла 1 мая 1967 года, когда ее муж стоял на трибуне мавзолея, приветствуя колонны демонстрантов, которые несли его портреты. После ее смерти Косыгин настоял на том, чтобы средства от субботников передали на строительство сначала онкологического центра, а затем и кардиологического центра в Москве. Такой вот памятник он поставил своей жене.