Брежнев

Млечин Леонид Михайлович

В октябре 1962 года Никита Хрущев направил в президиум ЦК записку «О перестройке партийного руководства промышленностью и сельским хозяйством». Он предложил разделить партийные органы на промышленные и сельскохозяйственные. Так в каждой области и крае вместо одного обкома появились два – один занимался промышленностью, другой – сельским хозяйством. Раздел власти проходил болезненно, породил интриги и склоки и вызвал лишь ненависть к Хрущеву.

Все уходили от прямого ответа на вопросы Брежнева. Егудин откровенно сказал:

– Да нам все

равно, лишь бы не мешали, меньше вмешивались в наши дела и обеспечивали всем необходимым – за наши же деньги.

Брежнев рассчитывал услышать критику Хрущева, но присутствующие не пожелали вступать в опасные политические разговоры:

– Вы решали вопросы реорганизации партийных, советских и хозяйственных органов. Вы и решайте, как дальше быть.

На обратном пути Брежнев спросил у Шелеста: отчего же «народ молчит»?

– А почему вы в Центре молчите, если считаете, что делается что-то не так? – ответил вопросом Шелест.

Иващенко и Сенин отдыхали в Алуште. Брежнев, Подгорный и Шелест поехали к ним. Все вместе погуляли в парке. Брежнев пытался остаться вдвоем с Иващенко, но не получалось. А к обеду приехала дочь Хрущева Юля с мужем. Откровенный разговор стал невозможен.

За обедом Брежнев провозгласил тост за здоровье Никиты Сергеевича.

На обратном пути Подгорный ехидно осведомился:

– Ну как, Леня, поговорил с Ольгой?

– Проклятая баба, – буркнул Брежнев.

12 августа Шелест по телефону доложил Хрущеву о делах в республике.

14 августа ему позвонил Брежнев, попросил подробно пересказать беседу с Хрущевым.

21 августа в Киев прилетел Подгорный. Теперь уже забеспокоился Шелест – дело приобретает затяжной характер. Но если медлить, это может стать опасным. Выяснилось, что «Подгорный тоже недоволен бездействием и инертностью Брежнева, и вообще, заключил Подгорный, ненадежный он человек».

– Надо более решительно действовать, иначе нас могут предать, – сказал Николай Викторович.

– Кто же это может сделать? – спросил Шелест. Подгорный ухмыльнулся: он не питал иллюзий относительно партийного руководства страны.

– Когда вернусь в Москву, буду штурмовать Леню. Он трусит, – ответил Подгорный.

В середине сентября делегация во главе с Брежневым, которая ездила в Болгарию, сделала остановку на несколько часов в Киеве. Шелест встретил делегацию в аэропорту «Борисполь». Забрал Брежнева и привез в здание ЦК. Стал внушать:

– В дело посвящено слишком много людей, и промедление чревато большими неприятностями.

Брежнев уверенно ответил:

– Ты, Петро, не беспокойся. Мы принимаем все меры, но как подойти к решению этого дела, еще не знаем. Будем советоваться.

26 сентября, в субботу, в Свердловском зале Кремля собралось расширенное заседание президиума ЦК под председательством Хрущева. Обсуждался вопрос о семилетнем плане развития народного хозяйства. Многие присутствовавшие уже знали, что Хрущева намереваются убрать.

«Но пока что никто точно не знал ни сроков,

ни самой формы исполнения задуманного дела, – вспоминал Шелест. – Даже сами организаторы находились еще в какой-то прострации, неуверенности и неопределенности».

Посему присутствовавшие демонстрировали Никите Сергеевичу полнейшую преданность и почтение. После заседания руководство страны в узком составе собралось в комнате президиума ЦК. Хрущев спросил:

– Ну как, товарищи, ваше мнение о проведенном мероприятии и моем выступлении?

Члены президиума стали наперебой говорить, что все прошло просто отлично. Хрущев поручил секретарям ЦК готовить очередной пленум. Сказал, что уходит в отпуск.

Через несколько дней Подгорный, возвращаясь из-за границы, сделал в Киеве «вынужденную посадку» по причине плохой погоды. Всю ночь проговорили с Шелестом, который подробно пересказал, с кем из членов ЦК он уже провел беседу. Со многими сразу нашел взаимопонимание, но кто-то терялся, и разговор не получался.

Подгорный предупредил:

– Будь осторожнее.

Они по-прежнему боялись Хрущева.

«Одно его слово, – вспоминал Шелест, – и многие из нас были бы „обезврежены“, изолированы и даже уничтожены, ведь велся по существу и форме заговор против главы правительства, а чем это кончается, хорошо известно…»

Но на сей раз Хрущев проявил излишнюю доверчивость, расслабился, потерял бдительность.

Николай Викторович рассказал Шелесту, как идут дела в Москве. Некоторые члены президиума колеблются. Кого-то пришлось припугнуть, чтобы как минимум помалкивали…

Брежнев и Подгорный очень просили Петра Ефимовича поговорить с председателем президиума Верховного Совета Украины Демьяном Сергеевичем Коротченко, который много лет работал с Хрущевым, а в 1930-е годы был секретарем Московского обкома. В период массовых репрессий на Демьяна Сергеевича состряпали дело, готовился арест. Его спас Хрущев, вступившийся за него перед Сталиным.

Шелест рискнул и открыл карты. Демьян Коротченко подумал и принял решение:

– Я Никиту знаю давно. Он хороший организатор, преданный коммунист, но, очевидно, на этом посту зарвался – считает, что он вождь. Много сделал политических ляпов. Очевидно, будет лучше для него и для партии, когда он уйдет с этого поста, да и должности первого секретаря и председателя Совмина надо разделить. В семьдесят лет трудно управлять таким государством, как наша страна, да еще со старческим характером Никиты.

– Демьян Сергеевич, что мне передать Брежневу и Подгорному? – спросил Шелест.

– Передай, что я с вами, и если это нужно, могу по этому вопросу выступить где угодно.

Еще один верный соратник Хрущева, многим ему обязанный, легко предал Никиту Сергеевича… Но у заговорщиков не все шло гладко. Подгорный поведал Шелесту, что перед самым отъездом Хрущева в отпуск у них состоялся неприятный разговор.

Никита Сергеевич пригласил Николая Викторовича в кабинет и прямо спросил: