Бриг «Меркурий»
Шрифт:
Сам старый канонир, уже всё приспособив, внимательно смотрел на большой турецкий корабль, который приближался к бригу с правого борта. «Наверное, дядя Артамон заранее цель себе выискивает», — подумал Федя.
Ядра и книпеля, обрушившиеся на «Меркурий» с кормы, пока особого вреда не причиняли.
Федя уже начал привыкать к звукам пролетающих снарядов, хотя и вздрагивал непроизвольно, когда над головой вдруг раздавался треск и светлые щепки сыпались на палубу. Но вот взгляд мальчика случайно остановился на Гусеве, который, навалившись грудью на борт,
— Я и дальше стану тебе помогать, — сказал Федя, когда Гусев залил зажигательный снаряд.
— Хорошо! — Матрос протянул Феде пожарный топор. — Держи. Будешь делать то, что я тебе скажу. Сейчас нам работы прибавится, — проговорил он, глядя на правый борт. Оглянувшись, Федя увидел, что трёхдечный корабль совсем уже поравнялся с бригом. Его высокие борта, опоясанные тремя белыми полосами и унизанные множеством орудийных стволов, вздымались над морем, как стены крепости.
— О господи! — невольно вырвалось у Феди, и он стал быстро креститься.
Серые глаза Гусева одновременно и насмешливо и ласково глянули на мальчика.
— Вот ведь, никому не хочется помирать, — проговорил он. — А что, бог, думаешь, поможет? Эх, Федя, на бога надейся, да сам не плошай…
— Лево руля! — донеслась с юта команда капитана. — Живее на фоке! Ну-ка ещё раз, и…
Подтянутые брасами, паруса на фок-мачте выпустили ветер, зато гротовые паруса, приняв ветер всей своей грудью, рывком развернули бриг — и вовремя: выпущенный всем бортом чугунный смерч пронёсся вдоль узкого корпуса.
— Молодцы! — крикнул капитан. — А теперь обратно, дадим и нашим канонирам побаловаться…
Бриг крутанулся назад и вновь оказался бортом против турка, где шла перезарядка орудий.
— Огонь! — скомандовал Новосильский, и, извергая пламя, дернулись карронады.
Треск дерева и вопли возвестили, что залп «Меркурия» достиг цели.
Но в ту же минуту дрогнул и «Меркурий», получивший несколько ядер в левый борт от «Реал-бея».
В пороховом дыму, поглотившем палубу брига, послышался крик крепостного человека мичмана Притупова:
— Барин, барин… — звал он своего хозяина. — Каюту вашу заливает!
Притупов не отвечал.
— Не иначе, как борт ядром пробило, — встревоженно прошептал Гусев. — Пластырь надо завести. Побегли вниз, Федя.
Гусев ловко нырнул в офицерский люк, Федя же, зацепившись за выступ, упал, ударив об угол колено. От острой боли на глазах выступили слёзы, и, ругая себя за то, что он уродился таким слюнтяем, Федя заставил себя подняться на ноги.
Топор, который он выронил при падении, отлетел к борту, и Федя, прикусив губу, чтобы не стонать, прихрамывая, поспешил за топором — Гусев уж, наверное, сердился, что его не было рядом.
Но, ступив на крутой трап ушибленной ногой,
«Наверное, все рёбра переломал», — подумал он, прислоняясь спиной к стене и ощущая мерзкий гул в голове.
Где-то близко хлестала сильная струя воды…
Дробно застучали над головой ступени, и, подняв голову, Федя увидел рослую фигуру Притупова. Наклонив голову, мичман прошмыгнул в свою каюту.
— Ч-чёрт!.. — донёсся его картавый голос. — Вкось ядро прошло, как дырищу заделаешь… А не заделаешь — зальёт трюм!.. Ей-богу, зальёт…
Федя заставил себя подняться и, пошатываясь, пошёл туда же. Подняв фонарь над головой, Притупов растерянно взирал на водопад неровных струй, хлещущих ему под ноги. Гусев стоял рядом.
— А вот и ты, — проговорил он, увидев Федю. — Дай-ка, малец, топор.
— Ума не приложу: что тут можно сделать? — совсем упавшим голосом проговорил Притупов.
— Брось причитать, ваше благородие, чай, не на паперти мы. И посторонись, дай мне поболе места, — сказал Гусев, отстраняя мичмана рукой.
Даже в коптящем свете фонаря было видно, как внезапно побледнел мичман.
— Да ты с кем говоришь, скотина?! — задыхаясь от ярости, негромко, а от того еще более страшно проговорил Притупов.
— Успеешь еще, ваше скородие, расправу учинить, а пока передай фонарь мальцу, а сам ташши бревно — вишь, как водишша хлешшет, — сказал Гусев, взглянув на Притупова с непонятной печалью. — И поживей, ваше скородие.
И ответишь! — уже с порога крикнул мичман.
Отвечу, — тихо проговорил Гусев и, поддев концом топора внутреннюю обшивку, рванул её на себя, освобождая рёбра шпангоута. Вода хлестнула ему по лицу, но Гусев с невесть откуда взявшейся силой принялся орудовать топором, вырубая вокруг пробоины небольшую круглую нишу.
— Гусев, не простит тебе их благородие мичман этой дерзости, — прошептал Федя, с жалостью глядя на матроса. — В каторжане тебя определят… Повинись, когда он вернётся.
— А может, и простит… А может, уже и не надо будет мне его прошшения… — проговорил Гусев, оглядывая свою работу. — Пожалуй, достаточно будет, в самый раз… А вот и их благородие лёгок на помине, — усмехнулся он, передавая топор Феде. Повернувшись затем спиной к борту, Гусев подождал, когда мичман подойдёт поближе, а затем, припав к пробоине всем телом, крикнул: — Ну-у, упирай бревно в грудь!
Поняв, что задумал Гусев, Притупов попятился.
— Нет, не могу такое… — говорил он трясущимися губами. — Что я, ирод какой, брать такой грех на душу… Не могу… Не могу…
— Надо, ваше скородие, — проговорил Гусев ласково, как ребёнку. — Потонем иначе… Товаришшей спасать надо, так што да-вай!
— Прости меня, матрос! — прошептал Притупов, когда всё уже было сделано и бревно, упираясь в грудь матроса, плотно прижимало его тело к дыре.
Вода больше не поступала в трюм.
Гусев закрыл веки, говорить он уже не мог. Голова же его дёрнулась, показывая, что нужно уходить наверх.