Бриг «Три лилии»
Шрифт:
Якобин стиснул котелок в руках, так что суставы побелели.
— Цы…Цыган? В первый раз слышу!
— А люди видели его и… совсем близко от некоей церковной сторожки.
Якобин сдунул с кончика носа капельку пота.
— Ладно, я все скажу, — прошептал он. — Начальник все равно дознается, от него разве скроешь…
Ленсман самодовольно улыбнулся:
— Итак, Цыган был здесь?
Якобин уныло кивнул.
— Кому охота прослыть доносчиком… — пробормотал он. Был он… голодный, я ему супу налил.
— Это делает честь твоему доброму сердцу. — Ленсман послюнявил карандаш. — Ключ тогда висел на месте?
— Когда он пришел, висел, это точно! — буркнул Якобин, отводя взгляд в сторону.
— А когда ушел? — грозно спросил Ленсман.
— Он… он сказал, что суп… что горох больно соленый, — прошептал Якобин. — Пришлось мне идти в погреб за квасом. А он оставался один.
— И мог взять что угодно, хотя бы и ключ с крючка?.. Ленсман торжествующе захлопнул записную книжку. — Ладно, Якобин, надевай свой котелок, коли мерзнешь. Не бойся, завтра вор будет пойман!
Якобин ничего не ответил. Он нахлобучил котелок, но усы его висели, как мокрая трава.
Глава одиннадцатая
Я ДОЛЖЕН БЕЖАТЬ, ТУА-ТУА!
Миккель сидел в учителевом сарае, на башмаке у неге качалась священная история.
— Теперь ты знаешь все: и про призраков, и про морскую скотину. Можешь реветь, коли хочешь, — сказал он и положил в священную историю лоскут от черных брюк вместо закладки.
Солнце висело над самой макушкой Клева. Его косые лучи освещали Туа-Туа, которая сидела на пороге и крутила в пальцах грязное перо.
— Думаешь, перо такое же, как у того человека на шляпе?
— А то как же, — ответил Миккель.
Туа-Туа задумчиво подула на красные пушинки.
— Говорят, если призрак хоть раз прикоснулся к какой-нибудь вещи, а потом эту вещь тронет человек, то она сразу превратится в прах, — сказала она.
— А слыхала ты, чтобы призраки обрезали веревки? спросил Миккель и помахал черным лоскутом перед носом Боббе. — Или чтобы овцы прыгали через пятиметровую расщелину? Слыхала про двуногих овец в черных брюках?
— Давай лучше я проверю, как ты выучил, — вздохнула Туа-Туа. — Все равно нам в этом не разобраться.
Миккель снова заложил лоскут в книгу.
— Ну, спрашивай, — сказал он мрачно.
— Что такое ангелы?
Миккель уставился в потолок, словно надеялся увидеть ангелов сквозь дырявую крышу.
— Ангелы… это… это духи, которые… которые созданы богом и… и одарены…
— Наделены, — поправила Туа-Туа.
— Одарены, наделены… Какая разница, все равно в море уйду! — надулся Миккель. — Думаешь, пастор умеет лазить по вантам и паруса убирать?
Туа-Туа бросила перо Боббе:
— Что ты только о море да о море толкуешь?
— Спроси бабушку, — ответил Миккель. —
Он сдавил книжку ногами, так что заныла заячья лапа.
— Слушай уж, все равно узнаешь, — угрюмо начал Миккель. — Утром приходил Синторов батрак. Если до конца месяца мы не убьем Боббе и не заплатим сполна за пять «зарезанных собакой» овец, то Синтор на нас в суд подаст.
— Со…собакой? — ужаснулась Туа-Туа. — Но ведь это же…
— Конечно, неправда. А что толку. Все равно суд за Синтора будет.
Туа-Туа стала перед Миккелем и взяла его за руку:
— И ты задумал уйти из дому?
— А что же мне — отдать Боббе на расправу, что ли?
— Знаешь, Миккель… если бы не отец…
Миккель смутился и отнял свою руку.
— Я знаю… знаю, что ты хочешь сказать, Туа-Туа. Но девочкам нечего делать в море. К тому же учитель без тебя и пуговицы не пришьет.
— Тетушка Гедда приезжает завтра из Эсбьерга. Может, она…
Миккель покачал головой:
— Больше всего на свете я хотел бы взять с собой тебя, Туа-Туа. Но… лучше уж поеду один. Придержи Боббе, учитель идет.
В двери появилось грустное, бледное лицо учителя Эсберга.
— Вот вы где. Туа-Туа сказала, Миккель, что ты позволишь мне ехать верхом… — Он закашлялся, потом заговорил снова. — Это очень любезно с твоей стороны, но мне как-то…
Миккель отвязал Белую Чайку:
— Все в порядке. Вы станьте на крыльцо, а я вас подсажу.
— Ох, опять этот противный кашель одолел. А ничего не поделаешь — надо в церковь, псалмы разучивать.
Учитель Эсберг сел верхом, и Белая Чайка вышла на дорогу.
— Ишь ты, плывет, что твой корабль, — сказал учитель. Хоть и прихрамывает, а почти не кренится… — Он говорил безостановочно, чтобы перебить кашель: — А твоя нога как, Миккель, не болит больше?.. Э, что это она прыгнула?.. Слыхал я — ты в моряки собираешься, как отец. Да, повидал я кораблей мальчишкой, в Эсбьерге. На реях — матросы, ловкие, как обезьяны… Ты, конечно, на бриг пойдешь?
Миккель шагал следом, хмурый, угрюмый. Вдруг почему-то заныла нога в правом башмаке.
— На бриг? До первого шторма? — буркнул он. — Ну уж нет! То ли дело — пароход!
Глава двенадцатая
КЛАДБИЩЕНСКИЙ ПРИЗРАК ПОПАДАЕТ В БЕДУ
Церковь оказалась запертой. Миккель поставил Белую Чайку у коновязи и пошел за ключом к сторожу.
Сирень Якобина купалась в солнечных лучах, тысячи блесток играли на темной, чуть сморщенной ветром речной воде. Дверь сторожки была приоткрыта. Миккель заглянул внутрь. На печи громоздились горшки и тарелки с картофельной шелухой. Рядом лежала доска, на ней — две очищенные трески.