Бриг «Три лилии»
Шрифт:
И остановился, наконец, за спиной Миккеля, который силился закрыть шерстью пару упрямо торчавших наружу черных чулок.
— Скоро кончишь копаться?! — заорал Синтор.
— Завтра в это время! — отрезал Миккель.
С такими, как Синтор, добром говорить бесполезно.
Синтор промолчал, но рука его качнулась, словно рея, и Миккель стукнулся о дымоход, так что кирпич треснул.
Но правой ногой он успел ударить по чурочке, подпиравшей крышку сундука.
Ба-бах-х! Крышка захлопнулась — прямо Синтору по
— Ты что, убить меня задумал, крысенок подлый?! — взвыл Синтор и шагнул к Миккелю.
Вдруг снизу донесся возбужденный лай. Боббе вырвался на свободу.
— Боббе!.. Ай да Боббе, в окно выскочил! — воскликнул Миккель и дернул вешалку.
Бабушкины теплые юбки полетели вниз в облаке пыли и нафталина.
— Сюда, Боббе, на помощь!..
К собачьему лаю примешалось испуганное ржание Черной Розы.
— Разрази меня гром, эта дрянь на лошадь напала!.. простонал Синтор.
Он сдернул с головы юбку и выскочил в дверь.
А Миккель уже стоял на коленях и дрожащими пальцами поднимал крышку:
— Как ты там, Туа-Туа? Пришлось закрыть, понимаешь?.. По башке не попало?
Из шерсти вынырнул рыжий вихор.
— Нет, все в порядке, Миккель, — сообщила Туа-Туа отдуваясь. — А вдруг бы он!.. — Она до боли стиснула руку Миккеля. — Как думаешь — не вернется? Не догадался?..
Они прильнули к окошку. Богатей Синтор взгромоздился на Черную Розу. Боббе с лаем прыгал вокруг них.
— К тому времени пароход уйдет, — ответил Миккель. Еда есть?
Туа-Туа пристыженно покачала головой.
— Я все ночью съела, когда…
— Ничего. Я добуду немного. Расскажешь, когда вернусь.
Уже в дверях он вспомнил про ленту, обернулся, достал ее изза пазухи и поднес к свету.
— Если ты повесишь ее на клотик *, я залезу и достану даже с самой высокой мачты, — сказал он глухо.
Туа-Туа улыбнулась сквозь слезы. И он почувствовал, что заячья лапа становится все меньше и меньше — ну совсем, как обычная нога.
Глава восемнадцатая
ЖАРЕНАЯ СЕЛЬДЬ В КОЖАНОМ МЕШОЧКЕ
Бабушка то и дело выбегала в прихожую.
— И что тебе опять понадобилось на чердаке, Миккель?..
Миккель с оттопыривающимися карманами оборачивался на лестничной площадке.
— Салазки делаю, — улыбался он.
— Среди лета-то? Ты кому голову морочишь, бездельник?
Но Миккель уже исчез, а бабушкины ноги не могли поспеть за ним.
А как он ел!
— С каких это пор ты так полюбил жареную селедку да картофель в мундире, Миккель Миккельсон?
— Сегодня с утра, с восьми часов, — отвечал он, торопливо жуя.
Но Миккель больше жевал впустую. Сельдь и все остальное попадало в кожаный мешочек, привязанный к
* Клотик — деревянный кружок на конце мачты.
ножке стола. Потом мешочек оказывался под рубахой.
И
Туа-Туа сидела под парусом и стучала зубами.
— Всякий раз, как заскрипит лестница, мне кажется Синтор идет, — жаловалась она.
— Брось, пароход ушел, а в ночь на субботу и мы в путь отправимся, — утешал ее Миккель и выкладывал сельдь на заднюю корку своего дневника.
Того самого дневника, в который он записывал все происшествия, с тех пор как совсем еще маленьким мальчиком сидел на Бранте Клеве и ждал отца. Теперь осталась только одна незаполненная страница, да и то на ней было написано вверху: Разработка планов и накопление запасов для побега из Лъюнги. 1897 год.
Туа-Туа уплетала селедку.
— Что-то мои бородавки опять чешутся, Миккель. Плохая примета.
— Суеверие! — фыркнул Миккель. — Я тебе шкурку от сала принесу, все сведешь.
Небо заволокло тучами, на чердаке стало темно.
— Ты… ты бы мне свечу принес, — робко попросила Туа-Туа. — А то как же вечером? У меня был огарок, да я выронила на Бранте Клеве, когда встретила…
— Чтобы Мандюс свет увидел и они забрали тебя, так, что ли? — перебил Миккель.
— А иначе я опять всю ночь спать не буду! — всхлипнула ТуаТуа. — Как закрою глаза — его вижу, открою — опять он перед глазами.
— Кого видишь?
Туа-Туа собралась с духом и рассказала о человеке на пустоши. Миккель слушал с горящими глазами.
— Овца? — прошептал он. — Вор, овцекрад, так я и думал! — Он даже вспотел от волнения. — Вот бы мы его схватили и отвели к Синтору: «Получай, Синтор, своего овцекрада! Может, оставишь теперь в покое чужих собак?» Кто ходит в мятой шляпе с перьями, Туа-Туа?
— Енсе-Цыган. кто же еще?
— Верно — Эбберов конюх. А значит, и Белая Чайка недалеко. Вот бы одним разом двух зайцев! И все бы наладилось! Он взял Туа-Туа за руку. — Осталась бы ты… у нас? Навсегда? То есть мне все равно в море уходить, но когда не к кому возвращаться, то и домой не тянет, вот.
Миккель почувствовал, что лицо его горит, словно в огне. Он уставился на гвоздь в стене, как делают, когда хотят остановить икоту.
— Погоди-ка, Туа-Туа… — пробормотал он и шмыгнул вниз.
Вернулся Миккель с огарком.
— Поставь под парус, обойдется, — сказал он. — Мне идти надо. Бабушка все допытывается, и отец должен вот-вот вернуться.
Они посидели молча возле окошка, глядя, как сгущается сумрак у верфи.
— Через неделю будут спускать на воду, — заговорил Миккель. — Говорят, Скотт уже команду набрал. Пойдут в Санкт-Петербург, за осиной для спичек.
Вдруг он заметил слезы на глазах Туа-Туа.
— Да что это я все о своем! А твою беду забыл…
Он хотел сказать «бедняжка Туа-Туа» или что-нибудь еще того ласковее, но иногда язык точно прилипает к гортани.