Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

Случилось это зимой, в тот раз, когда бабушка пошла ловить треску в лунке и запропастилась. С моря плыл ночной туман, где-то в тумане осталась бабушка.

– Милый боженька, - приговаривал с каждой ступенькой Миккель, - сделай так, чтобы она не утонула, а то у меня во всем мире только Боббе останется!..

На лестнице было темно, как в мешке, паутина щекотала мальчику нос. А вверху плотник распевал громовым голосом:

Выходим мы в ненастье,

На небе - ни звезды.

На острове Несчастья

Набрали мы воды.

Наш капитан -

шотландец.

А груз? Гнилье и хлам!

Какой-то темной банде

Везем в Мегапатам.

– Кто там?!
– зарычал плотник.

– Я, - выдохнул Миккель в замочную скважину.

– Войди!
– прорычал плотник.

Миккель открыл. Одной рукой он держал за шиворот Боббе, чтобы тот не напал на черепаху. На столе коптила керосиновая лампа, на полу валялись вперемешку тарелки и немытые кастрюли. У стены стоял обломок весла. А у стола сидел в сломанной качалке плотник Грилле, накрыв колени полами зеленой куртки и натянув на уши меховую шапку от холода. Во рту у него была трубка. Дым валил изо рта и носа, как из дырявой трубы. Качалка сама собой качалась взад-вперед. Миккелю даже страшно стало.

Он зажмурился и подумал: если я не умру сейчас сам, он убьет меня. Что лучше?

Плотник уставился на него:

– Что там, уж не пожар ли? Как это вдруг Миккель Миккельсон отважился влезть по лестнице и за бабью юбку не прячется?

– Ба...бабушка...
– прошептал Миккель.

– Что, ее ветром в море унесло?
– спросил Грилле.

– Она на льду...
– прошептал Миккель.

Он взялся покрепче за загривок Боббе, потому что черепаха лежала в ящике с песком и шипела, как выдра. В комнате было темно от дыма. На стене висела подзорная труба длиной в целую руку, за ней - ружье с пороховницей и мешочек с дробью, еще дальше - лук с полным колчаном стрел.

– На льду, ну и что?!
– проревел плотник.
– Треска клюет в сумерках, а ветер старух не уносит. Садись!

Миккель сел. Боббе, рыча, забился ему под ноги. Дым в комнате стал еще гуще, и глаза плотника сверкали в нем, как два корабельных фонаря.

– Есть хочешь?
– прогремел его голос.

– Да, - ответил Миккель.

– Так и думал, - сказал плотник Грилле.

В следующий миг из дыма появились две руки и нырнули в ящик буфета. Они достали два ломтя хлеба и положили между ними кусок сала.

– Ешь!
– распорядился плотник.

Миккель стал есть. Боббе досталась шкурка от сала.

А плотник разогнал качалку и стал говорить о своих плаваниях. Не было такого моря на свете, где бы он не плавал.

Время от времени плотник Грилле кидал черепахе хлеба и приказывал:

– Шляфе!

Миккель смотрел на стрелы. Не иначе, из Африки, отравленные. Сколько дикарей из-за них голову сложило, должно быть! Он перевел взгляд на ружье и попробовал представить себе всех диких зверей, с которыми встречался в своих путешествиях плотник. Особенно носороги известны злобным нравом и жесткой шкурой.

Плотник снял со стены подзорную трубу и сказал,

что бабка уже к дому подходит. Правда, на дворе царил кромешный мрак, но в эту трубу было видно в любую погоду, что на море, что на суше, и лучше всего - в туман.

– Нет, правда?
– удивлялся Миккель.

– Попробуй сам!
– прорычал плотник.

Миккель попробовал, но увидал только тьму.

– Да-а-а... Вот здорово, - сказал он.

– А теперь в прихожую вошла, - объявил плотник Грилле и взял трубу.

Миккель выпустил Боббе, и тот стремглав бросился на черепаху. Грилле схватил Боббе за шиворот и вышвырнул за дверь. Потом накрыл черепаху одеялом и проревел, что если у бабушки Тювесон окажется лишняя рыба, то он охотно поможет им съесть. Но чтобы рыбу сварили с перцем и петрушкой в брюхе. Так варят акул на Испанском море.

В следующий миг Миккель уже бежал вниз по лестнице, а вслед ему гремела песня:

Выходим мы в ненастье,

На небе - ни звезды...

Ночью Миккелю Миккельсону снилось, что он охотится с отравленными стрелами на акул на Бранте Клеве.

Плотник Грилле сидел тут же, на туре, держа на коленях черепаху, и кричал: "А ну, задай им жару, Миккель! Утри нос окаянным!.." Вдруг Миккель увидел, что лук вовсе не лук, а старый ремень, на котором носят учебники через плечо. И акулы были не акулы, а противные ребятишки из деревни.

Одну девочку он сразу узнал. По бородавкам.

Вот что случилось в ту зиму, когда Миккелю исполнилось шесть лет. А на следующий год он пошел в школу.

Глава седьмая

У МИККЕЛЯ МИККЕЛЬСОНА ПОЯВЛЯЕТСЯ ДРУГ И ДЕСЯТЬ РИКСДАЛЕРОВ

Школа стояла посреди деревни, и старые люди говорили, что она когда-то была красная. Кому же верить: старым людям или собственным глазам? Миккель верил своим глазам. А они говорили, что школа серая.

Кому охота засиживаться дольше времени в таком сундуке? Только не Миккелю Миккельсону!

А тут еще окна. Глаза так и тянет к ним. Весной - птицы, осенью - дождь, и круглый год - облака, большие, как корабли.

И еще бесконечные мысли об отце, Петрусе Миккельсоне.

А заячья лапа в правом башмаке? Это, пожалуй, всего хуже. Разве полезет в голову священная история, когда у тебя на правой ноге четыре пальца? Если бы еще об этом знали только Миккель и башмак. Но ведь все до единого знали.

– Спорю на десять леденцов, что у Миккеля Миккельсона в башмаке заячья лапа, - шептались вокруг.

Никто не принимал вызова. Щеки раздувались, глаза блестели. Все сидели и чуть не лопались от смеха, а когда выбегали на перемену, то сразу принимались кричать, да так, что было слышно на постоялом дворе:

– Хромой Заяц! Хромой Заяц! Хромой Заяц!..

Миккель уходил в школу, садился и думал: это они потому, что у них нет отца с якорьком на кителе. Завидуют, ясное дело. То ли еще будет, когда отец вернется и купит белого коня!

Он сердито грыз горбушку, принесенную из дома. Жесткая, как подошва, ни масла, ни сала...