Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

– Пусть их. Дурни! Надеются под знаком для моряков золото найти. Этак всю гору расколют.

– А что... разве с моря она расколотая?
– пробормотал Миккель.

– Словно заячья губа, - ответил незнакомец.

Миккель вспомнил свои сны и весь похолодел. Снаружи послышалось блеяние Ульрики.

Безбородый облизнулся и сказал:

– Славное дело - баранина. Только долго варить надо, чтобы шерстяной вкус выварился. "Подбородок не беда, вот пониже - это да", - как сказал цирюльник, когда сел на бритву.

С этими словами гость повернулся. Лицо его порозовело

от бритья. Миг - он достал из кармана сигару и зажал ее в зубах.

– Огня, Бил! Чего рот разинул? Сигары никогда не видел? Огня! Сигару вредно так сосать.

В печке оставались еще угольки. Миккель раздул лучину, незнакомец нагнулся и прикурил. На левой щеке у него висел клок паутины, чтобы кровь не шла.

Миккель ахнул:

– Пат!

– Пат?
– Лицо гостя выражало крайнее недоумение.
– Пат?
– Он посмотрел на потолок, потом надел пиджак.
– Не иначе, ты обознался, Бил. Знавал я одного Пата, но тот был коком на лесовозе, в Сидней ходил.

– Не шути, Пат!
– умоляюще сказал Миккель.
– Ты отлично помнишь, как жил в сарае Симона Тукинга и только ждал весны, чтобы вместе промывать.

– Промывать?
– Незнакомец удивленно поднял брови.

– Ну да, золото!..
– Миккель всхлипнул.
– В Синторовой реке, ты же сам говорил. А потом ушел, чтобы застолбить участок. Сам в письме написал. Еще ты хотел помочь отцу найти то, что он прятал в судовом журнале "Трех лилий". Неужели и это забыл, Пат?

– Память у меня стала никуда, это верно, - ответил незнакомец и без помощи рук, одним языком, передвинул сигару из одного уголка рта в другой.
– "Три лилии", говоришь?

Он закрыл глаза.

– Да, да, "Три лилии"!
– Миккель даже рассердился.
– И ты все равно Пат, хотя сбрил бороду, надел новые брюки и волосы постриг! Скажешь, и эту штуку не помнишь, да?

Миккель достал из кармана зовутку.

– Табакерка, - сказал гость.
– Нет, я не нюхаю табак.

Миккель чуть не задыхался от досады. Он выхватил из кармана письмо и поднес к глазам незнакомца:

– А это что? Тоже не знаешь?

Гость взял сигару в одну руку, письмо в другую, потом достал увеличительное стекло:

– Близорукий я, понимаешь, Бил.

Он щелкнул языком и стал читать, местами вслух:

– "Вот я и подумал: мой старый приятель Петрус Миккельсон нуждается в помощи... сами знаете, в каком деле"...
– Он замолчал, посмотрел в потолок и пробормотал: - Это в каком же таком деле?

Миккель сжал кулаки.

– Ты знаешь в каком, ты и есть Пат!
– крикнул он. Только прикидываешься, затем и бороду сбрил. Ты не хуже меня помнишь, что говорил тогда в сарае, когда мы судовой журнал достали. Не отводи глаза в потолок и не заговаривай мне зубы, Пат О'Брайен! Я своими ушами слышал, как ты сказал: "Думается мне, что в этой корке лежало все клондайкское золото Петруса Юханнеса Миккельсона". Вот что ты сказал! И еще: "Будем дружно, вместе держаться, обязательно отыщем золото". Вот! А на другой день мы пришли, а тебя не было. Но что написано пером, того не вырубишь топором! Не знаю только, как письмо в плотниковом кармане очутилось.

Все равно - это ты писал! И зовутка - твоя, хоть она умеет говорить не больше, чем мой башмак! Все то обман был! Вот, на ее, забери!..

Миккель швырнул зовутку на пол и закрыл лицо руками. Наступила мертвая тишина. Лишь Ульрика блеяла на дворе, не могла понять, куда запропастился Боббе.

Чья-то рука погладила волосы Миккеля.

– Бил, - сказал гость, - перестань. Я скажу все, как было. Слышь? Не плачь, все скажу.

Миккель поднял голову. Глаза покраснели, но зубы были крепко стиснуты.

– Я не плачу. И не думаю.

– Ну и хорошо, - отозвался незнакомец.
– Но на всякий случай держись крепче за стол, а то пол твердый, падать больно.

А у самого лицо строгое, глаза сузились, губы сжаты вот и пойми его, шутит или нет.

– Понимаешь, Бил, Пат умер, - сказал он.

Тихо, до чего тихо вдруг стало на кухне. Миккель обмер. Сначала Боббе, теперь Пат... И все в один день!

– Умер?
– прошептал он.

– Мертв как камень. Даже еще мертвее. Ты сейчас поймешь почему.

– Провалился под лед?
– чуть слышно спросил Миккель.

– Хуже, - отвечал незнакомец.
– Следы на льду были, они кончались у протока. Так мне на островах сказали. Но следы Симона Тукинга. И палка его лежала рядом. На ней буквы вырезаны: "С. Т.".

Миккель ущипнул себя за ногу. Больно! Значит, не снится. Боббе, Пат, Симон Тукинг... Кто следующий?

– А кто же Пата убил?

Человек, который не был Патом, выплюнул погасший окурок и прикусил губу. Глаза его моргали, но не от дыма.

– Никто, - сказал он.
– Потому что Пат О'Брайен никогда не существовал. Чего ты стоишь с разинутым ртом, Миккель? Сядь! Ты же дрожишь весь, как лист.

Но Миккель не хотел садиться. И вообще ему надо бы выйти. Вон овечка блеет, и...

Человек, который не был Патом, поймал Миккеля за руку. Он стал еще строже прежнего и хотя выглядел усталым, но пальцы у него были сильные.

– Никуда ты не пойдешь, Миккель Миккельсон. Садись!

– Не буду сидеть!
– вскричал Миккель.
– Пустите!

– Я понимаю, - продолжал гость.
– Ты подумал так: этот Пат отыщет тебе отца - замечательного отца, которого ты себе придумал, когда лежал и мечтал вон на той кровати! Дурачок! Послушай, что я тебе скажу: твой отец был плут и мазурик! И не отворачивайся, Миккель Миккельсон, не прикидывайся, будто не слышишь. Бездельник он был, никудышный человек! Вот и скажи теперь: был бы ты ему рад, такому?

Миккель вырывался, но незнакомец держал его крепко:

– Отвечай! Да не криви душой, Миккель Миккельсон! Если бы отец заявился сюда нищий, как крыса, как бы ты его встретил, а? Кинулся бы ему на шею? В лохмотьях, словно старьевщик, и без гроша в кармане... Чем бы ты после хвастался в школе, а? "Вот мой отец!" Сказал бы ты так, Миккель Миккельсон? "Бывший матрос с затонувшего брига "Три лилии!" А? Сказал бы? "Только что домой вернулся, принес мешок тряпья и двенадцать медных грошей!" Нет, дорогой Миккель, ты бы плюнул в его сторону, вот что бы ты сделал!