Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

Бабушка подвинула Якобину скамеечку, и он, стуча зубами, сел возле печки.

Петрус Миккельсон вышел с видом судьи на середину:

– Так это ты, Якобин, крал Синторовых овец? Может, скажешь, зачем ты это делал. А мы послушаем.

Якобин посмотрел на дверь, где стояла, точно солдат, тетушка Гедда с зонтом наготове.

– Чтобы от воротника избавиться!
– прохрипел он с отчаянием.
– Эббер сказал, пока не наполним бочку, ехать нельзя.

– Как... что... ехать?
– растерялся Миккельсон-старший.

– Они мечтали

опять с цирком поехать, понимаете?
– нетерпеливо вмешался Миккель.
– И вбили в голову паромщику, что он не овец возит, а карликовых лам для цирка Кноппенхафера.

Тетушка Гедда опустила зонтик.

– Ишь, мошенники!
– усмехнулась она.
– И все потому, что воротник жал?

– Пять лет - больше ни один акробат не может выдержать такой ошейник!
– мрачно сказал Якобин и оттянул пальцем воротник.
– Если он после того не уйдет, то, считай, пропал, не будь я Еко...

– Екобин!
– крикнула Туа-Туа и подпрыгнула на кушетке.
– Понял, Миккель? "Е" на фонаре, который вожак подцепил рогами после пожара...

– Он думал, "Якобин" пишут через "Е", - подхватил Миккель.

Якобин окончательно сник.

– Я невзначай, - прошептал он.
– Вышел, гляжу, а фонарь свалился...

– А мою шляпу на своей башке носишь тоже невзначай? хрипло спросил Цыган и воткнул нож в стол перец носом у Якобина.

Якобин вспотел.

– Я нашел ее у реки, - прошептал он.

– И смекнул: "Кто приметит меня в этой шляпе, рвакет домой, как из пушки, и заорет - опять, мол, злодей Цыган балует!" Мол, разве церковный сторож, черный котелок, позволит себе, чтобы разбойничать?

Якобин жалобно заголосил: - Хотите верьте, хотите нет, люди добрые, а я только потому эту шляпенку надевал, что очень уж котелок тесный!..
– Он сдернул котелок с головы и швырнул в печь.
– Воротник, жилет - все жмет!..

– Хоть брюки-то оставь, - сухо заметила тетушка Гедда.

– Ну и пусть забирает меня ленсман!
– всхлипнул Якобин.
– Не гожусь я в церковные сторожа.

– Вот уж верно, - сказал Цыган и выдернул нож из доски.

Туа-Туа присела на корточки возле печки и повернула кочергой обгоревший котелок.

– Может, в нем что под подкладкой лежало, оттого тесный стал?
– спросила она медовым голоском.

В кухне стало тихо-тихо. Якобин дернулся, точно пес от пинка.

– Я сроду не хотел их брать, - зашептал он.
– Воровать в церкви - грех! А Эббер сказал - чего там, ведь Строльельм стащил рубины в польской часовне. И забрать их обратно только благое дело. Мол, святой Станислав, и святой Стефан, и еще куча святых благословят нас за это. А как добудем рубины, то можно хоть завтра в путь. Поверни шпагу другой стороной, говорит, и никто не заметит. А когда схватятся, мы тю-тю...

Но никто уже не слушал Якобина. Петрус Миккельсон натянул сапоги и послал Миккеля наверх, позвать Грилле.

– Скажи ему, чтобы ружье взял!
– крикнул он вдогонку. Да поторопи - некогда,

мол!

Он взял приунывшего Якобина за руку:

– Похоже, раньше, чем цирк отправится в путь, надо еще одну шкуру продубить? Ась?

Глава тридцать четвертая

ЧТО БЫЛО В СЛОНОВЬЕМ ХОБОТЕ

Сигизмунд Эббероченко сидел на лесенке циркового фургона и пришивал пуговицы к жилету. Не знал он и не ведал, что через пролив уже идет лодка Грилле. На пути к берегу плотной стеной стояли водоросли, но киль плотниковой лодки был окован латунью и резал их, как масло.

Миккель Миккельсон взял чалку, прыгнул за борт, прошел по воде последний кусок до берега и привязал лодку за ольху.

Эббер поперхнулся. На корме, охраняемый рычащей шавкой, сидел, стуча зубами, Якобин. Эбберу нужно было пришить еще одну пуговицу, но он швырнул жилет в крушинник и нырнул в фургон.

Послышался тяжелый топот, и в дверь заглянуло потное лицо Грилле.

– А ну, выходи, Эббер! Покажи - прибавился у тебя живот с последнего раза?

Эббер осклабился, точно увидел деда-мороза, но на верхней губе у него выступили капельки пота.

– О, самый господин Грилле, - засопел он.
– Надо какой шкурка дубить?

– Во-во, - сказал Грилле и сунул ружье в куст.
– Да не шкурку, а целую шкуру... Сейчас и снимем ее! Верно, Миккель?

Плотник вытащил нож и проверил лезвие ногтем.

– Николай-угодник, спаси!
– закричал Эббер и попятился к слоновьей голове.

За широкой спиной Грилле появились Туа-Туа и Миккель. Еще дальше стоял, крепко держа за шиворот Якобина, Петрус Миккельсон.

– Господин Миккельсон, господин Миккельсон, он хочет меня режет!..
– вопил Эббер, показывая дрожащей рукой на медленно приближающегося Грилле.
– Сдержите безумца, господин Миккельсон!..

Нож сверкнул в воздухе. Одним ударом Грилле отсек хобот слону.

Никто не знает, ждал ли плотник, что из хобота выкатятся ему прямо в ладонь восемь польских рубинов. Одно бесспорно: того, что случилось в действительности, он никак не ждал.

Миккель увидел, как широкая спина Грилле начала дергаться, а руки закрыли лицо. Увидел, как правая рука нырнула за ворот. Левая уже скребла за пазухой.

– Ой, не надо!
– кричал плотник.
– Пустите, караул!..

Директор цирка Эббер издал жалобный вопль, бросился к нему и схватил хобот.

– Ах, мой чудный блошиный циркус!
– заахал он.
– Вы погубили его... Эберхарт, Эльза, Адольфина!..

– Уберите зверей!
– орал плотник, извиваясь, словно змея в муравейнике.

– Коммен, коммен!
– звал Эббер, протянув жирную руку. Вот, Адольфина, так, о, так...
– Лицо его умилилось и порозовело, как у ребенка.
– В свой домик, - сюсюкал он.Эберхарт, Адольфус, Сергей... мои дорогой птенчик!

Быстрым движением он воткнул на место пробку и вставил хобот в зияющую пасть слона. Потом обернулся, и черные усы его задрожали от гнева.