Бригантина, 69–70
Шрифт:
А бесчисленные памятные бюсты: долго и, конечно, славно лечившему своих больных местному доктору в Ментоне или бывшему мэру города в Грасе? Городки махонькие, однако память о людях, сделавших своей родине что-то достойное, большая. Разве это не заслуживает уважения, разве не стоит того, чтобы и нам перенять?
И я сказал Федору Семеновичу, ощущая такую ответственность, как если бы действительно был уполномочен всем нашим народом и всем государством на свой ответ:
— Нет, Федор Семенович, уверен: это не только никому не может повредить, — наоборот: это будет лишь заслуженной памятью о том святом деле,
Федор Семенович вскинул на меня светлые, младенчески чистые глаза:
— Вы это говорите, чтобы утешить меня, или правда так и думаете?
— Мне было бы стыдно лицемерить перед вами.
Он порывисто протянул мне руку.
— Тогда спасибо. От всей души!
…Постепенно начало смеркаться. Белых включил свет. Но многие картины решительно проигрывали при электричестве, тем более что освещение в квартире было обычным, а не как в музеях — рассчитанным специально на демонстрацию живописи зрителям.
Федор Семенович произнес сокрушенно:
— Это я виноват. Отвлек вас своими разговорами, а время ушло… Но вы сможете навестить меня еще?
— С удовольствием!
— Ну тогда хорошо. Когда вас ждать?
Мы сговорились, и я пошел одеваться. Однако Федор Семенович не отпустил меня одного, решил проводить до метро, вспомнил:
— Скоро Эсфирь вернется, а я позабыл овощи купить. Обещал ей и позабыл. — Дробно рассмеялся. — Вечно она со мной мучается, как ей только не надоест!
Мы спустились на лифте. У самого выхода из подъезда Федор Семенович ткнул палкой в узкую низковатую дверь какой-то, должно быть, служебной квартиры.
— Тут жил мосье Жак… И странно: никого у него как будто не было, а когда хоронили — вся улица оказалась запружена: ребятишки… И до кладбища провожали…
Он задумчиво отворил мне выходную дверь. До метро нам надо было пройти почти всю Клод-Лоррен. И хоть она не длинна, я, наверно, раз двадцать услышал, как мальчишки, возвращавшиеся из школы, звонко приветствовали Белых:
— Добрый день, мосье Теодор!
Другой голос перебивал смеясь:
— Добрый вечер, мосье Теодор!
Белых с удовольствием отвечал в тон:
— Добрый день, Николя! Добрый вечер, Гастон! А ты, Пьер, не пожелаешь ли мне еще и доброго утра?
Как это он отозвался о покойном Жаке Гренье: «У ребят на людей, которые стоят того, чтобы их называть настоящими людьми, какой-то особый нюх…»
Мы расстались у метро. Федор Семенович церемонно приподнял над головой старомодную шляпу.
— Итак, я вас жду. Я был весьма рад познакомиться с вами.
Конечно, это была просто тривиальная фраза — банальная формула прощания в устах вежливого человека. Но мне почему-то стало очень приятно от этих слов…
Александр КУЗНЕЦОВ
Сокровища Сванетии
Памяти Михаила Хергиани
Подъем кончился. Впереди — спуск на ледник Лекзыр, справа — отвесные стены массива Улу-тау, слева — склоны, уходящие к вершине Местиатау. За спиной — Балкария, прямо — Сванетия.
Сванетия… Страна тишины и спокойствия, как назвал ее в 253 году до нашей эры грузинский царь Саурмаг, выселивший сюда своих непокорных подданных.
Долгое время сваны сохраняли родовой строй. Горцы мужественно защищали свою вольность, и только в XV веке князья Дадешкелиани захватили несколько западных обществ Верхней Сванетии — Чубухев, Лохамул, Пар, Эцер, Цхумар и Бечо. Но за отрогом, в котором стоит красавица Ушба, и в верховьях Ингури Верхняя Сванетия навсегда осталась вольной, она никогда не знала власти князей-феодалов. Верхняя Сванетия стала синонимом Вольной Сванетии. Столицей ее была Местиа.
Совсем недавно здесь еще были живы во всей своей неприкосновенности родовые отношения. В один род входило около тридцати домов, только они назывались не домами, а «дымами» — дым, очаг, кладовая, хозяйство. В роду насчитывалось обычно двести-триста родичей. В Сванетии никогда не существовало название «аул» или «кишлак». Поселение бывшего рода так и называлось «селение».
Маленький отважный народ (в 1931 году в Верхней Сванетии насчитывалось всего 12 006 человек) в течение многих веков вел постоянную, изнурительную войну с иностранными пришельцами, с соседними племенами и с княжеской Сванетией. И никогда нога иноземцев не ступала по земле Вольной Сванетии. Волны орд и полчищ, перекатывающиеся через Кавказ, ударялись о неприступные скалы страны, откатывались назад, обтекали ее. В Верхнюю Сванетию можно попасть только так, как пришли мы, через перевалы, или по узкому ущелью реки Ингури. Но воинственный народ с помощью самой природы сделал путь по Ингури непроходимым для врагов. В Верхней Сванетии говорят так: «Плохая дорога — это та, с которой путник обязательно свалится и тела его не найти. Хорошая дорога та, с которой путник падает, но труп его можно найти и похоронить. А прекрасная дорога та, с которой путник может и не упасть». Так вот, Ингур, Ингурская тропа всегда была для врагов плохой дорогой.
Только в 1937 году, когда по ней была проложена автомобильная магистраль, сваны впервые увидели колесо, до этого весь груз перевозился здесь вьюком или на санях при помощи быков. Сваны и сейчас пользуются этим транспортом, поскольку он оправдывает себя в горах. Разве на телеге можно съездить в горы за сеном? Пустые сани легко тянутся быками прямо вверх по склону и так же легко идут вниз груженые. Появление в Верхней Сванетии автомобиля было событием. Рассказывают, первой автомашине один старик вынес охапку сена и очень обиделся, когда машина переехала сено и покатила дальше.
Бесконечные войны придали своеобразный внешний облик стране. Самый отличительный признак Вольной Сванетии — ее боевые башни. Наиболее многобашенные селения пограничные: Ушгул — на востоке и Летал — на западе. Да и в Местии каждый дом имел свою башню. Издали сванские селения выглядят, как лес башен. Их отвесные стены сложены из камней никому теперь не известным способом. Предполагают, что вокруг возводящейся башни строили деревянные леса, по ним прокладывали по спирали такой же деревянный настил и по настилу завозили на быках камни. О времени этих построек было много споров, но большинство ученых склонно теперь считать, что сванские башни сооружены XII–XIII веках, во время «золотого столетия» Сванетии, при царствовании в Грузии царицы Тамары.