Бриллиантовые яйца

Самойлов Алексей

Около кровати наблюдались женские туфли. Таня отродясь не носила туфель – кроссовки круглый год! Миша понимал, что чего-то не понимает, несмотря на равный 146 коэффициент интеллекта. Телефоны друзей жены он специально выделил отдельным чёрным списком в записной книжке.

После того, как Тани не оказалось ни у одной из подруг, а самая близкая по прозвищу Кортни заявила, что «в ночь с четверга на пятницу побухали – больше я её не видела», Миша решил, что на его далеко не самой бестолковой голове медленно и верно появляются

пока ещё маленькие рожки…

Спустя какое-то время он вспомнит о тех первых подозрениях. И в последний раз подумает, что лучше бы самая чудесная на свете Танюша изменяла ему и в тот роковой день грязно трахалась с самым мерзким любовником у него дома.

* * *

Половина пятого Олеся, говоря очередное «алло», чуть было не ляпнула по инерции «привет».

– Олеся Аркадьевна? Это Марина Николаевна из отдела кадров. У нас появилась вакансия водителя.

– Хорошо, если он подъедет через час, вы сможете его принять?

– Я собиралась домой и даже хотела не звонить вам. Но поскольку я вам обещала, я сдержу своё слово. Пусть приезжает.

– Огромное вам спасибо, Марина Николаевна.

Олеся аккуратно положила трубку и выругалась про себя. Вот сволочная тётка, даже купленное слово сдержать не может по-человечески! Обязательно надо выставить себя так, будто делает одолжение!

Вадик был точен. Он позвонил через две минуты, а куда и как ехать, Олеся ему нарисовала заранее. Она не пошла с ним к Марине – не маленький и не такой остолоп, как Витька.

Заполняя анкету, Вадик, конечно, приврал насчёт водительского стажа на «газели» и преувеличил знание Москвы. Тётка так пристально его разглядывала, будто через десять лет собиралась писать по памяти портрет. Он не знал, что Марину Николаевну распирало любопытство – ведь перед ней сидел герой-жених истерички-невесты. Хорошо ещё, что Вадик не додумался нарядиться, как клоун, в Армани и Дон Капоне, а натянул свой великий камуфляж.

– Неплохо бы иметь справки с предыдущих мест работы и трудовую книжку, – высказалась тётка, подклеивая фотографию, которую Вадик сделал в будке «моментальное фото».

– Я обязательно их предоставлю, – ответил он, – я хочу поскорее выйти на работу. Завтра можно?

– Завтра первое мая! – дежурно улыбнулась Марина Николаевна.

– Ну и что? Заводы работают, банки тоже, и фабрики должны!

– Могу вас поздравить – вы зачислены. Я сообщу об этом руководству, и завтра подъезжайте к девяти утра. Поговорите с директором о вашем окладе и можете приступать.

Не заглянуть к Олесе было нельзя, и Вадик, петляя по лабиринтам коридоров с помощью схемы, понимал, что без её протекции явно не обошлось. Неужели всё так просто, и завтра его никто удивлённо не спросит: «А это что за птица?»

Увидев дверь с заглавной буквой «М», Вадик зашёл туда и, сев на унитаз, достал мобильник. Он включит его, позвонит

и выключит. Ничего страшного не случится, а воплотить свою гениальную идею надо, причём именно сейчас, на полпути к заветной цели.

– Алло? Геннадий Васильевич? Это Вадим Анатольевич. Как прошла встреча?

– С твоим другом Степановым? Никак. Это что, глупая шутка?

Вот тебе и на! Но ведь на трубку Штефа звонил не Штеф – или он научился менять голос?

– У меня к вам ещё одно деловое предложение, – продолжил Вадик, – я полагаю, что наше с вами плодотворное сотрудничество надо развить.

– Ты решил принять моё предложение?

– Пока нет. Дело в том, что у меня, так скажем, натянулись отношения с боссом. Я знаю кое-какие сведения и скрываю их от него. Я мог бы передать их вам.

– И сколько с меня?

– Только одно условие – в нужный момент вы должны пообещать мне прикрытие. От Мамона.

– Я пока не знаю. А какого характера информация?

– Мамон ищет одного человечка. Я знаю, где он прячется. И вы можете узнать это от меня, чтобы при случае поторговаться с Мамоном.

– Перезвони мне завтра с утра.

Вадик достал сигареты. Интересно, что ему делать, если сейчас в этот самый туалет зайдёт Бегемот?

Глава 23. Олухи

Штеф не верил в героев-партизан, которые выдерживали страшные фашистские пытки, после чего умирали, а Родину при этом не сдавали. Штеф считал, что все эти истории были утками, спущенными на воду советской пропагандой.

Связанный по рукам и ногам чоповец Игнатенко валялся на бетонном полу полуразрушенного старого дома среди деревянного и бумажного мусора. Штеф выдернул из его рта кляп, и пленник часто и хрипло задышал.

– Ну что, братан? Жизнь, она дороже будет, да? – Штеф облокотился на подоконник пустого оконного проёма.

– Я ничего не знаю, – выдавил чоповец, – кроме того, что уже сказал.

– Тогда, может, заскочим к тебе домой? Ты, братан, совсем не кстати обзавёлся семьёй, – Штеф раскрыл трофейный паспорт, – в графе «дети» у тебя написано Игнатенко Ксения Сергеевна. Малышка два года. Какой же ты отец…

– Эй, Степанов… – перебил катающийся по полу пленник, – если ты хоть пальцем её коснёшься…

– Ты меня поджаришь на костре? – усмехнулся Штеф, – так любит говаривать Мамон, да? – он подошёл к чоповцу и слегка пнул его, – так вот, выродок, если тебе не жалко себя, пожалей свою дочь! Знаешь, у детей, особенно девочек, кожа нежная и очень чувствительная. Шрамы останутся на всю жизнь. Твоя дочь будет с ненавистью глядеть в зеркало на своё обезображенное лицо и до конца своих дней проклинать подонка-отца, который позволил с ней такое сделать!

Штеф замолчал и поразился невесть откуда взявшемуся вдохновению. Видимо, пора начинать писать стихи!