Бриллианты леди
Шрифт:
И мне теперь стало интересно проследить за ее дальнейшими маневрами!
— Последние пару дней вы не просили меня показать вам ожерелье, — сказал я миссис Эрнли этим утром, когда пригласил ее на нижний мостик. — И вас утомила компания старого морского волка. Признайтесь, что это так!
— Я просто не разрешаю себе, — ответила она. — Показываю, что могу быть сильнее, чем вы считаете.
— Все женщины лгуньи, — торжественно пробормотал я себе под нос. — Думаю, они не могут ничего с этим поделать, так же, как и мужчины не могут не пытаться блеснуть умом за чужой счет.
Но вслух я ничего не сказал, и несколько минут мы
— Быть сильным — это не означает, что вы будете сильно стараться не делать чего-то, от чего вам не сильно трудно отказаться, — в конце концов сказал я.
— Звучит сложно, — ответила миссис Эрнли. — Попробуйте что-нибудь поинтереснее, капитан Го, или я не смогу понять, что вы хотите мне сказать.
— Я имею в виду, — сказал я, — что, скажем, если я буду заставлять себя не лгать только для того, чтобы доказать, каким морально сильным я могу быть, то ничего не докажу; просто потому, что вранье — это не мой смертный грех. Конечно, если мне придется соврать, то я это сделаю в полной мере, но у меня нет тех особенных наклонностей, что были свойственны Анании. [3] Из двух способов доставить себе трудности я наверняка не выберу ложь. Понятно?
3
Это явно ссылка на одного из библейских персонажей, но трудно сказать, на кого именно, — поэтому фраза звучит нарочито двусмысленно. Речь может идти либо провидце Анании, брошенном в темницу за то, что тот посмел развеять необоснованные надежды царя (2 Пар. 16:7), либо о лжепророке Анании, противостоявшем пророку Иеремии (Иер. 28), который, наоборот, был склонен без должных на то оснований поощрять необоснованные надежды, за что Иеремия предсказал ему смерть в течение года, либо уже о новозаветном Анании, члене первохристианской общины, который со своей женой Сапфирой предпринял попытку утаить часть средств, вырученных от продажи земельной собственности, но был разоблачен и вместе с супругой «пал бездыханен» (Деян. 4:34–35). В любом случае ссылка, похоже, дана не совсем к месту. Вероятнее всего, капитан (или даже его автор), с увлечением бичуя женские пороки, сам впал в только что описанный им грех сильного пола: «мужчины не могут не пытаться блеснуть умом за чужой счет».
— Разумеется, — сказала она, — но не понимаю, как это связано с тем, что я не даю себе посмотреть на то, что дорого мне, — на мое ожерелье и на вас, конечно. Мне ужасно хочется увидеть и его, и вас. О, не обольщайтесь! Но я сдерживаюсь. Разве то, что я запрещаю себе делать то, что мне больше всего хочется, — это не признак силы?
— Милая леди, — отозвался я. — Бог создал Адама, а потом они оба сообща создали Еву — и именно поэтому результат вышел таким неопределенным.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила миссис Эрнли.
— Не нужно было привлекать к этому Адама, — сообщил я ей. — Человек — это, конечно, высококлассный инструмент. Но, думаю, в этом случае он оказался всего лишь любителем и упустил из виду, что нужно установить стабилизатор.
— Как грубо! — выкрикнула она.
— С правдой всегда так, — сказал я. — Я не из тех, кто будет отводить глаза, когда смотрит на чужие грехи. Чувствую себя братом по крови со старым сэром Альмотом. Думаю, он свое имя заслужил. Меткий стрелок.
— О чем вы вообще? О словах или о смысле? — спросила миссис Эрнли, искренне недоумевая.
— И о том и о другом, — ответил я. — Если бы этот аматор-недоучка Адам добавил стабилизатор! Немного логики — и вы могли бы самостоятельно разобраться в этом. Давайте поспорим? И ставкой будет та сумма, которую вы должны будете заплатить мне за провоз
— Что… что вы имеете в виду? — спросила она, слегка заикаясь, и ее лицо заметно побледнело. — На что вы хотите спорить?
Миссис Эрнли уставилась прямо мне в глаза — очень пристально и со все нарастающим вниманием.
— Что вам не удастся самой провести таможенников и спрятать ожерелье, — медленно произнес я, уверенно глядя на нее. — Я не прошу платить мне комиссию, я оба раза отказывался, когда вы предлагали мне это; но если бы я согласился сделать это за полные пять процентов, то для вас эта сделка стала бы весьма успешным капиталовложением.
Она побелела как бумага и вынуждена была схватиться за перила мостика, чтобы удержаться на ногах, но мне было ни капельки не жаль ее; если бы я мог сокрушить в ней подлость Молотом стыда, я бы не колеблясь сделал это!
— Почему у вас не хватило душевных сил сказать мне правду, когда ситуация могла разрешиться в вашу пользу — сколько там составляют два с половиной процента от миллиона? — сказал я. — Почему вы просто не сказали мне, что не можете себе позволить заплатить так много? Я бы освободил вас от обещания в тот же миг! Более того, я бы зауважал вас за то, что у вас хватило смелости сказать мне правду, хотя мне и было очень жаль, что я открыл в вас такую черту, как подлость; ведь вы очень богаты и могли бы заплатить мне вдвое больше того, что я запросил. И я не требовал, повторяю, чтобы вы платили мне комиссию! Я бы сделал это бесплатно — просто ради нашей дружбы, но раз уж вы превратили это в сделку, то я и стал относиться к этому, как к сделке! Вы предложили мне сохранить для вашего кошелька шестьсот тысяч долларов с риском потерять и свободу, и должность капитана на этом корабле — и я согласился принять за это от вас двадцать пять тысяч долларов!
А сейчас вы продемонстрировали не только подлость, но в тысячу раз хуже; вы лгали мне — ложь после лжи, — и с каждым лживым словом вы делали мне больно, ведь вы не просто очернили себя в моих глазах, но и очернили весь ваш пол; мужчины судят о женщинах именно по тем представительницам, которых они знают! Честно скажу вам, миссис Эрнли, жаль, что ваше ожерелье не будет лежать на дне морском, прежде чем вы сделаете еще что-нибудь, что еще больше уронит в моих глазах то, что вы из себя представляете!
— Прекратите! Хватит! — довольно хрипло выговорила миссис Эрнли. Пока я выдавал свое обвинительное заключение, она пару раз покраснела, но теперь стояла передо мной бледная, едва заметно дрожа. — Помогите мне спуститься.
И я помог ей спуститься по лестнице на палубу.
— Теперь оставьте меня, — почти прошептала она. — Я справлюсь. Но без вас! Я поступила неправильно. Но вынести вас рядом я не могу. Вы… как вы пристыдили меня!
Я смотрел ей вслед — она прошла по палубе и спустилась по одной из лестниц, — а потом поднялся на мостик. Я не жалел о том, что сделал. Меня до ужаса пугает, что каждая женщина, с которой я знакомлюсь, может оказаться подлой, коварной, или лживой, или того хуже. Хорошо, если я помог исправиться хоть одной!
Тем утром мы пришвартовались, и миссис Эрнли ни разу не подошла ко мне — разве что случайно. И ровно тогда же произошла ситуация с таможней.
Сначала я не знал, стоит ли говорить что-нибудь об ожерелье, но в конце концов решил показать его и сказать, что его оставила на мое попечение миссис Эрнли, пассажирка первого класса. Возможно, таможенники не станут зверски обыскивать ее, если сочтут, что именно это ожерелье она купила за миллион — и что ее обманули, всучив кучку стеклянных побрякушек вместо бриллиантов. И, видят боги, я был рад оказать этой малышке хоть какую-то добрую услугу.