Бродячее сокровище

Бушков Александр Александрович

Мазур сидел в совершеннейшем обалдении, зажав в руке нетронутый стакан, переваривая эти сногсшибательные новости.

— Слушай, Лаврик… — вымолвил он наконец. — Но это же… Это ж

черт знает что… Пятьдесят четыре всего… Человек Андропова… Что, кончилось болото? Звиздец маразматикам?

— Тихо, тихо, — сказал Лаврик, машинально обернувшись на дверь. — Не ори, как больной слон… Не нашего ума дело, не по нашим погонам. Но если интересуешься моими личными впечатлениями, то могу тебе по секрету сказать, что лично я, знаешь ли, воспрянул. Пятьдесят четыре года, человек Андропова — это, знаешь ли, внушает нешуточный оптимизм. Юрий Владимирович не стал бы наверх толкать всякую шелупонь… Дернем за перемены к лучшему?

— Дернем, — сказал Мазур с непритворным воодушевлением. — За Михаила… как там его?

— Сергеевича.

— За Михаила Сергеевича! — сказал Мазур.

И молодецки осушил налитый до половины стакан, не поморщившись. Блаженное

тепло разлилось по телу, и будущее казалось не то чтобы прекрасным, но, безусловно, радостным, а все недавнее прошлое, все пережитые на суше треволнения, все лица и улицы, все схватки и женские объятия уже таяли в памяти, как сон или туман — в том числе и женщина с картины Боттичелли, имевшая глупость всерьез влюбиться в привидение. Где-то на донышке души ощущалась печальная заноза, но это, он знал, ненадолго: такая уж судьба выпала, не имел он права ни на прошлое, ни на воспоминания…

* * *

…Он получил Красную Звезду — как и остальные пятеро живых вкупе с шестым, обозначенным «посмертно».

А вскоре в стране начались нешуточные перемены, и начались они с того, что карающий меч единственно верного учения, ненадолго оставив в покое чудище империализма, обрушился, молодецки рассекая воздух, на гидру пьянства и алкоголизма…

* * *

Красноярск, май 2003.