Бродячие собаки
Шрифт:
Дня через три после рождения Найды егерь вспомнил про оставленные у озера рукавицы. Поехал заодно и на уток поглядеть. Рукавицы лежали на месте, полинялые, сжуренные, по краям опушенные землей. Когда он встряхнул одну, на травку посыпались нежно-розовые мышата.
Не успел отойти, как над ними закружились вороны, будто караулили. Отошел метров на двадцать, глянул под ноги и про ворон забыл. На окаменевшем суглинке немо кричали два следа. В одном он узнал Ласкин с обломанным когтем на левой передней, другой, глубокий, трехлапый. «Так вот кто у мамы папа. Ясно теперь, в кого эта Найда такая скуластая и
Сзади сдавленно заперхала ворона, будто мышонком подавилась, а может, смеялась над его мыслями. Венька, таясь, стянул с плеча ружье. С разворотом навскидку выстрелил из обоих стволов. Одна из ворон, подрагивая, замерла на месте, другая серым комом закувыркалась от рукавиц прочь. Егерь, не оглядываясь, заторопился к машине… «Воспоминания о ней надо, как рукавицы выбросить. У нее своя семья, у меня своя. Танчура на сносях. Родит сына. Буду с ним на охоту ходить…» — уговаривал себя егерь. Разворачивая УАЗик, краем глаза увидел, как раненая ворона, волоча по земле крыло, прыгала к кустам. И первый раз все годы признался себе, что он тоже виноват перед Натальей…
Беременность Танчура переносила трудно. Лицо ее обнесло пигментными пятнами. Губы распухли. Под глазами круги. Волосы сосульками. Особенно она стала нервничать и донимать Веньку с тех пор, как перестала ходить на работу. В магазине ей самой приходилось таскать ящики с водкой, плиты мерзлой рыбы, муку. И он заставил ее взять декретный отпуск. Теперь Танчура целыми днями слонялась из угла в угол. Торчала у телевизора.
— Где тебя носит? — с порога подступила она к Веньке. — Вторую неделю в квартире дустом воняет. Всю меня выворачивает, а ты хоть бы хны.
— Да я, Тань, уж везде сто раз проверял, нигде ничего нет. — Венька плюхнулся в кресло. — Проветривай чаще.
— Лишь бы чо сказать, — обиделась жена. — Не видишь, мне от сквозняков и так и нос, и рот заложило. Не жалко тебе меня. — Танчура подошла к креслу, прижалась животом к мужу: — Вень, ты меня не бросишь, а?
«Орбит без сахара предохранит надежно ваши зубы от кариеса. Восстановит кислотно-щелочной баланс!» — дурным голосом орал из телевизора обормот с зубной щеткой.
— Тань, не выдумывай. — Венька посадил жену на колени, гладил, целовал в щеку.
— А ты свиньям дал?
— Щас, картошки запарю, — с радостью, что нашелся повод, бежал запаривать картошку. Искал, что бы еще сделать. В голубятне прибрал, корму посыпал. Полюбовался, как чернохвостый красавец вертун молодую голубку крылом обнимает, теснит в уголок. Весна. Солнце. Над скворечником на тополе шум, гам.
Пух кружится, одеяла-подушки летят. Черные, будто в смоле выкупанные, скворцы блестят на солнце, воробьев выселяют без предоставления жилплощади. Будут знать, как самозахватом заниматься.
Кочет на забор взгромоздился. Гребень помороженный
«Ку-плю-ре-е-еку-у-у!» — выгибает полукружьем шею, из перьев лезет, отморозок.
«Х-р-ре, х-р-ре-ен, хр-ен!» — тычется рылом в дверь супоросая свинья. «Дж-и, джи-ип, джип,» — обрывисто поддразнивают из соседнего двора головастые индоутки.
«Рас-ко-ря-ка-а! Ку-пи хряка-а!» — плещет крыльями в дальнем дворе у оврага пьяный от вешнего духа и квохтанья одноглазый конкурент-соперник.
Найда, щуря от солнца прорезавшиеся глазенки, выползла из соломы наружу. Растопырила лапки, уставилась на изумрудное чудо, тявкнула и, поджав толстый хвостишко, упятилась в конуру.
— Ишь ты, шельма. — Венька взял щенка на руки. Пальцами приподнял губешки. Прикус хороший, подумал, ровесники с сыном будут. В один год родится… Шапку снял: солнце голову греет. Дышится легко. Праздник, праздник воскресения весеннего накатился!
В дом зашел — взрывы, крики. На экране пламя, люди в камуфляже мечутся, стреляют. Танчура вперед посунулась, рот приоткрыла. Венька раз-другой окликнул — ноль внимания.
— Ты бы хоть, Тань, боевики эти не смотрела, — дернулся Венька. — У тебя состояние должно быть спокойное, тихое. А там стрельба, кровища. К крокодилам в бассейн живьем скидывают, циркуляркой людей на части распускают… Ребенку тоже все эта информация негативная передается.
— Чего ж он тебе сквозь мое пузо видит? — сразу подняла крик Танчура. — Тебя и днями, и ночами дома нет. Сижу, как проклятая. Хоть телевизор. Во! Откуда на свитере волосок длинный? По бабам шляешься!..
— Опять лыко-мочало. — Венька схватился за шапку.
«Я тебя засранца из-под земли достану и яйцы отстрелю!» — несся ему в спину из телевизора гнусавый голос переводчика.
Глава тринадцатая
Из глубины соломенной норы она вглядывалась желтыми глазками в страшного врага. Для Найды двор представлялся как один злой и хитрый зверь. Днем и ночью этот зверь подкарауливал. Стоило Найде выбраться из норы, как подкрадывался к ней и откуда-то сверху пребольно долбил клювом в спину. В другой раз, ковыляя по двору, Найда упала в его разинутую полную вонючей воды пасть… Зверь весь щетинился клювами, когтями, копытами, клыками.
Стоило ей выбраться из норы, двор норовил ударить, укусить, затоптать.
Тепло и сытно было в конуре, у набрякших, сочившихся молоком сосцов Ласки. От обильной пищи Найда походила на лохматый хвостатый мячик. Скоро двор-зверюга в глазах щенка стал распадаться на части. Изумрудный горластый кусок будил Найду своими дурацкими криками утром. И все норовил клюнуть, и Найда ушмыгивала от петуха в конуру, облизывалась. Ей нестерпимо хотелось вцепиться зубами в ногу или в изумрудный хвост. Огромная белесая гора, от поступи которой вздрагивала земля, при виде Найды нагибала рогатую голову, раздувала ноздри, во все стороны летела пыль и мякина. И щенок улепетывал.