Бродяга Гора

Норман Джон

Мне подумалось, что смелым подобное решение признать можно, а вот разумным — едва ли. Такое случилось впервые за пять лет. В прошлый раз пираты из мрачной цитадели ответили на подобный отказ сожжением дюжины стоявших в порту кораблей, после чего горожане безропотно выплатили дань. С другой стороны за последние годы пираты стали все более и более зависеть от рынков Виктории, где они сбывали награбленное, и горожане, видимо, решили, что настало время избавиться от унизительной дани.

— Спасибо господину

за то, что он щадит мои чувства, — промолвила Пегги.

Я улыбнулся. Она благодарила меня за то, что я не стал допытываться, чей ошейник ей так хотелось бы носить.

— Выбрось ее из головы, господин, — сказала девушка. — На рынках продается много красивых женщин. Купи себе женщину, надень на нее ошейник и с помощью плети внуши ей, кому она принадлежит. Сделай ее своей.

Я молча смотрел в низкий потолок.

— Она кажется тебе особенной потому, что происходит с Земли, или потому, что ты знал ее там?

— Не знаю, — признался я.

— Почему же ты не можешь забыть ее? Почему она тебя так волнует?

— Не знаю, — повторил я.

— Но ведь на Горе тысячи девушек с Земли, которые носят ошейники.

— Верно, — согласился я, — так оно и есть.

— Так что же тогда в ней особенного?

— Если б я знал!

— Представь себе толстую каменную стену в восемь футов высотой и в сто футов длиной и сотню прекрасных обнаженных девушек, прикованных цепями к этой стене. Разумеется, это стена рынка. В компании работорговца ты осматриваешь выставленных на продажу рабынь, причем каждая из них становится перед тобой на колени и просит купить ее. Одной из них оказывается девушка по имени Беверли, но никогда раньше ты ее не видел. Купил бы ты именно ее?

Я поднял на Пегги глаза.

— Кого из этой сотни женщин выбрал бы ты для себя? Кого ты приказал бы отвязать от стены? На чьей шее замкнул бы ты ошейник, чьи запястья сковал бы браслетами своих кандалов? Кого из них ты отвел бы в свой дом как рабыню?

— Ту, которую назвали Беверли, — ответил я.

— В таком случае, — промолвила Пегги, подавшись назад, — боюсь, что она и есть самая подходящая тебе рабыня для наслаждений.

— Она слишком утонченная, чтобы быть рабыней, — сказал я.

— Далее если это то, чего она хочет больше всего в самой глубине души? — спросила Пегги.

— Конечно, — буркнул я.

— Но что, если она рабыня, истинная рабыня по своей природе?

— Это не имеет значения.

— Но ты ведь признаешь, что женщины Гора могут быть рабынями, и относишься к ним соответственно.

— Безусловно, — ответил я, глядя на Пегги, и она покраснела. Вот уж к кому я относился именно как к рабыне!

— Так чем же тогда та женщина отличается от них? — спросила Пегги с робкой улыбкой.

— Тем, что она другая! — отрезал я.

— И ты не допускаешь

ни малейшей возможности того, что на самом деле она такая же, как все?

— Нет! Не допускаю!

— Почему? — спросила Пегги.

— Тогда она была бы всего лишь рабыней, — сердито сказал я.

— Но если она по сути своей и является рабыней? Если это именно то, о чем она мечтает и к чему стремится?

— Это не имеет значения! — проворчал я.

— Неужели природа женщины, ее чувства, ее стремления действительно не имеют для тебя значения?

Я промолчал.

— Неужели, — продолжила она, — тебе никогда не хотелось увидеть ее в цепях?

— В первое же мгновение, как только я ее увидел, мне сразу захотелось надеть на нее цепи.

Пегги поцеловала меня.

— Но я не должен забивать себе голову подобными мыслями.

— Почему?

— Не знаю… но не должен.

— Природа сурова, но, по правде говоря, не столь уж ужасна, — промолвила она.

— Мне пора идти.

— Еще не настал и двенадцатый час! — воскликнула девушка, поспешно встав на колени. — Неужели Пегги глупым неосторожным словом навлекла на себя неудовольствие господина?

— Нет, — промолвил я, поглядев на нее с улыбкой.

— Стань истинным горианцем, господин.

— Может быть, я так и поступлю.

Пегги прижалась ко мне, явно не желая, чтобы я уходил.

— Спасибо тебе за то, что поговорил с простой рабыней, — прошептала она.

— Почему бы тебе просто не лечь на живот перед тем — чей ошейник ты хочешь носить, — спросил я, — и со слезами, целуя его ноги, не взмолиться, чтобы он купил тебя?

— Я не осмеливаюсь.

— Понятно, — сказал я.

— Он может рассердиться и убить меня. Или Тасдрон, мой хозяин, обнаружив подобное преступление, убьет меня за такую дерзость.

— Понятно.

— Я вижу его почти каждый день, — продолжила Пегги, — но при этом не смею выказать никаких чувств, кроме чувств альковной рабыни, обязанной ублажать любого мужчину, который может позволить себе купить у ее хозяина кружку паги.

Я крепко обнял девушку.

— Видишь, господин, не так уж сильно мы отличаемся друг от друга. Ты лишился рабыни, я не могу позволить себе обрести своего господина.

Я нежно поцеловал ее. Пегги задрожала, всхлипывая в моих объятиях, и подняла на меня глаза, полные слез.

— Трудно быть рабыней? — спросил я.

— Да, господин… Могу я попросить господина о снисхождении?

— Проси.

— Пожалуйста, господин, хоть я и рабыня, возьми меня нежно.

— Будь по-твоему, рабыня.

— Спасибо, господин, — еле слышно прошептала она.

Пегги лежала рядом со мной, перебирая пальцами свою цепь.

— Мне нравится быть на цепи, — промолвила она.