Бродящие силы. Часть I. Современная идиллия
Шрифт:
Тяжело дыша, опустился он на стул против девушки.
— Я решился.
Молча ожидала она, в чем заключается это решение.
— Видите ли… Уф, умаялся… После основательного обсуждения pro и contra, я наглел, что под известным условием на вас можно жениться. Вы хотя и вовсе непрактичны, несколько взбалмошны и слишком заняты своей ученостью, но все-таки феномен между нынешними девицами…
— То есть на безрыбье и рак рыба? Неутешительно! А я всегда считала себя настоящей рыбой.
— Вы рыба, правда, но только в отношении
— Да ведь я же полюбила вас? Значит — есть чувство…
— Да какое! Может быть, мимоходное, так себе, жажда любви, как выражается Ластов. Чтобы увериться в подлинности, неэфемерности вашей любви, надо назначить срок. Если по истечении, например, года, вы еще будете ощущать то же самое желание сочетаться со мною, то тогда… Сегодня которое число? Пятое?
— Целый день пятое, — сострила, для ободрения себя, Лиза.
— Завтра, значит, шестое. Положим же не видеться до шестого июля будущего года.
— Согласна. И мне необходим годичный срок, чтобы увериться в вас. Но до тех пор, мы, разумеется, никого не посвящаем в нашу сделку?
— К чему? Может быть, и разойдемся.
— А как быть нам сегодня, Александр Александрович? Мы же обучены, так сказать…
— Пока другие не воротились с глетчера, мы можем обходиться друг с другом, как жених и невеста.
— Да как же обходятся жених и невеста? Я всегда отворачивалась от обрученных — тошно видеть: целуются, жмут друг другу руки…
— Значит, и нам надо целоваться, жать руки.
Лиза покраснела; на лице ее обнаружилась внутренняя борьба, борьба девственной стыдливости и молодечества.
— Нате, — сказала она, протягивая к нему обе руки, — жмите.
Он крепко сжал их в своих.
— Но это еще не все — надо целоваться.
— Да я жду, что вы начнете…
— Невеста, как женщина, должна выказывать всегда более чувства и потому целовать первая должны вы.
— Так и быть! Смотрите же, как вас любят… Бросившись к нему, она обвила его шею руками, присела к нему на колени и с жаром поцеловала его несколько раз.
— Фу, какой бородатый! Вы непременно сбрейте усы.
И новые поцелуи. Змеин едва мог прийти в себя.
— Полноте, Лизавета Николаевна, довольно… Вы точно у самого Амура уроки брали.
— Ага, то-то же! А говорите еще, что я бесчувственна. Однако, что ж это мы на вы? Обрученные, кажется, всегда на ты? Значит, ты, Сашенька, Сашурочка, ты?
Она опять звонко поцеловала его.
— Ты-тоты, но знаешь, милая, ты отдавила мне колени, привстань, пожалуйста. Вот и кучер наш из-под ворот смотрит сюда — нехорошо.
— Чем же нехорошо? Пусть смотрит, пусть целый мир смотрит во все свои миллионы глаз — что мне
— Но живые картины подобного рода не нуждаются в посторонних зрителях… разве тебе не неловко?
— Напротив, очень ловко: колени у тебя премягкие. Змеин нахмурился.
— Но мне тяжело держать тебя: ты из полновесных.
— Если тебе точно тяжело, то можно и привстать. Но что с тобой, мой друг? — прибавила она, заметив, что он угрюмо поник головой. — Ты никак дуешься? Развеять тебе думы с чела поцелуем, как ты сам выразил раз?
— Нет, не нужно… Я придумываю, чего тебе недостает. Чего-то важного…
— Ты говорил: чувства. Но я, кажется, доказала тебе, что не совсем бесчувственна.
— Нет, не чувства, чего-то другого… Змеин опять призадумался.
XXII
ОТКРОВЕНИЯ И РАЗЛАД
После сытного обеда, за которым в честь обручения была опорожнена бутылка иоганисбергера, облако на лице жениха рассеялось. Рука об руку вышли они с невестою на улицу и побрели между цветущих палисадников, с пригорка на пригорок. Солнце садилось; воздух, наполненный запахом свежескошенной травы, делался сноснее, прохладнее.
— Не знаю, как тебе, друг Саша, — говорила молодая девушка, с любовью прижимаясь к нареченному, — мне так представляется, что целый мир нарядился нарочно для нас в свое лучшее праздничное платье: и деревья-то, и шиповник, и изгородь. Солнце светит как-то особенно мягко, ласково, птицы наперерыв щебечут. Точно все ликует, что сошлись две порядочные личности, чтобы не расставаться навеки. Я вообразить себе не могу, как быть без тебя, как я столько долгих лет прожила без тебя. Нет, я до сих пор не жила — я прозябала.
Жених слушал ее с видимым удовольствием.
— Действительно у тебя, кажется, начинает обнаруживаться чувство. Я ведь говорил тебе, что высшее для женщины в жизни — любовь.
— Любовь? Вы, кажется, воображаете, сударь, что мы влюблены в вас? Какое высокомерие! Мы только жалеем вас, видим: человек изнывает, убивается по нас, ну, нельзя же не подать руки. Гуманность…
— Вот как! И по той же гуманности вы сами не можете жить без нас? Гуманность самая утонченная.
Лиза схватила его руку и прижала ее к губам.
— Милый ты мой, милый! Ни на кого тебя не променяю.
Он отнял руку и поцеловал девушку в лоб.
— Ты забываешь Лиза, что ты уже не мужчина, женщины никогда не целуют рук у нашего брата.
— А я целую, мне так нравится. Кто мне запретит?
— Да, может быть, так понравится, что потом трудно будет отстать, а завтра же придется отказаться от этого удовольствия.
— Так ты не раздумал? Бессердечный!
— Раздумывать-то раздумывал, да не раздумал. Теперь мне и самому жаль своего первого решения. Целый год ведь ждать!