Броненосец "Анюта"
Шрифт:
Он присел на краешек сиденья в головах у раненого, сквозь разбитое окно опустил руку за борт, зачерпнул ладонью прохладной утренней воды и плеснул в лицо Вернивечеру.
Пока тот медленно раскрывал глаза, Аклеев успел еще подумать, что Степану с перебитым плечом штурвала уже не крутить и что придется приставить к этому делу Кутового.
Наука не очень хитрая, а Степан объяснит Кутовому, что к чему. Правда, огневая мощь лимузина сократится вдвое: вместо двух пулеметов сможет действовать только один. Но
— Ты меня, Степан, прости, — сказал он очнувшемуся наконец Вернивечеру. — Я ж не знал, что ты раненный…
Но Вернивечер вместо ответа снова устало закрыл глаза.
— Ты… почему… бензином? — прерывисто прошептал он, морщась от сильной боли.
«Очумел парень! — с тоской подумал Аклеев. — Лепечет без всякого понятия».
— Ты лучше отдохни, Степа, — сказал он Вернивечеру. — Ты лучше, Степа, пока не разговаривай.
— Почему… бензином… плещешься? — строго повторил Вернивечер, не открывая глаз. — Тебе что, моря не хватает?
Аклеев благоразумно решил не вступать с ним в пререкания. Человек явно бредил.
«Вот морока! — подумал он. — Только этого и не хватало». Он поднял руку, чтобы поправить свои свисавшие на глаза, давно не стриженные волосы, и вдруг почувствовал, что от руки доносится легкий запах бензина.
Мгновенная догадка словно варом его обдала.
Аклеев рывком высунулся из окна каюты и увидал то, чего он опасался в этот миг больше «мессершмитта», больше торпедного катера, даже больше шторма…
Море вокруг лимузина было покрыто сплошной бледной маслянистой пеленой, мирно игравшей на веселом солнце всеми цветами радуги.
Тогда Аклеев, все еще не веря несчастью, рванулся в моторную рубку и попытался включить мотор, но тот, несколько раз чихнув, бессильно замолк.
Случилось непоправимое: фашистская пуля пробила бензобак. Горючее ушло в море.
— Пойдем под парусом, — сказал Аклеев, когда Вернивечер, превозмогая боль и слабость, вполз кое-как в моторную рубку и самолично обследовал создавшееся положение. — Очень даже просто. Пойдем под парусом. В лучшем виде… Вернивечер с сомнением посмотрел на него, но промолчал.
Он собрался было уже сказать, что дело — дрянь, но не сказал.
И совсем не потому промолчал, что вдруг пришел к другому выводу.
«Пускай его утешается, — подумал он в ответ на слова Аклеева, — если ему так веселее будет помирать. Пускай и Кутовому голову морочит. Тем более, тот человек сухопутный, того в чем угодно убедишь. А я — матрос бывалый. И я могу в случае чего помереть и без самообмана».
Но совсем промолчать было свыше его сил.
— А парус из чего делать? — спросил он Аклеева. — Плащ-палатки остались на Историческом бульваре. Вроде за ними далековато ходить.
— Кабы были плащ-палатки! — мечтательно отозвался Аклеев, стараясь не замечать
— Форменный же штиль! — снова не выдержал Вернивечер, кивнув на блестевшую за окном действительно зеркальную гладь моря. — Сами, что ли, будем дуть в парус?
— Будет ветер, — сказал ему Аклеев. — Чего-чего, а этого добра у нас будет сколько угодно. Так что даже не будем знать, куда его девать… — И так как он сам был далеко не уверен в своих словах, то решил пресечь разговор в самом начале. — На корме! — окликнул он томившегося у пулемета Кутового.
— Есть на корме! — обрадовался Кутовой, которому стало легче на душе, когда он услышал голос Аклеева, уверенный голос командира, для которого все ясно и заранее предусмотрено.
— Наблюдать за воздухом и водой! — продолжал Аклеев, с трудом приподнимая тяжелое кожаное сиденье и извлекая оттуда топор, ломик и, на всякий случай, новенькое, выкрашенное шаровой краской ведро.
— Есть наблюдать за воздухом и водой! — ответил Кутовой.
Значит, за остальное, кроме наблюдения за возможным появлением противника, ему, Василию Кутовому, беспокоиться нечего. Об остальном берет на себя заботу сам Аклеев.
— Ну, а я буду крышу рубить… На парус… — уже обыденным тоном проинформировал Аклеев Кутового и принялся, орудуя топором, со скрежетом и треском отдирать покатую крышу лимузина.
Степан Вернивечер, как бы он скептически ни относился в душе к затее Аклеева, не мог позволить себе сидеть сложа руки, когда товарищ его работал.
— Эх ты, мальчик! — промолвил он, больше всего опасаясь, как бы Аклеев не подумал, что он серьезно собрался ему помогать. — Разве так отдирают крыши?
И с таким видом, будто снимать крыши с лимузинов для него самое распривычное дело, Вернивечер здоровой левой рукой взял с сиденья ломик, приподнял его, чтобы показать, как надо работать, но от боли и сильной слабости побелел и, чуть не потеряв сознание, рухнул на сиденье.
— Ты, Степа, ляг и отдыхай, — сказал ему Аклеев. — Тут работенка не шибко мудрящая… А тебе надо в норму входить.
Вернивечер послушно лег на сиденье, оттуда снова глянул на орудовавшего топором и ломиком Аклеева, захотел съязвить, но вместо этого повернулся на левый бок и, уткнувшись лицом в дырявую стенку лимузина, не то от слабости, не то от боли, а скорее всего от нестерпимого сознания своего бессилия заплакал.
Кутовой не понял, как это из разоренной крыши получится парус, но расспрашивать не стал.