Бронированные жилеты

Словин Леонид Семенович

В воскресенье ходил в клуб на танцы. Танцевать он не танцевал, был уже «стариком» — двадцать восемь лет… женатиком. Встртился с ребятами, выпили. Он и потащился.

Жене в больницу не позвонил — она по голосу бы определила, что он пьян. Начала бы ругать. Жену он жалел.

Бетин был выходной, дома. Ругался со своей половиной. На машине мотался его сменщик — Неудобнов с ним не дружил.

К себе тоже не поехал. Квартира уже недели три стояла запущенная, грязная.

«Перед выпиской надо кого-нибудь привести —

пусть вымоют».

После танцев двинул к девицам в общагу. Нинка — постоянная — была не в духе, поругалась с бригадиром, лежала колодой. Он прилег на пустую койку, на столе увидел книжку «Суд идет». Без обложки, кто-то забыл. Читать он любил. Зачитался. Так и заснул.

Не затронуть того, что не хотел вспоминать, ему все же не удалось.

"— Где кольцо, которое обещал? — злобно спросила Нинка.

— Понимаешь, нет его.

— Продал, что ли?"

Пришлось рассказать:

"— Мент отобрал. В милиции аэропорта.

— Полно врать!

— Хочешь верь, хочешь нет. Не вру!"

Кольцо было золотое, но маленькое, так что никто не брал. Не сколько дней, пока оно находилось у него, Неудобнов носил его в кармане.

"— Чье оно было-то? — Нинка смотрела с подозрением.

— Чье-чье… Чье было — того уж нет!"

После Домодедова он задремал. Вскочил от крика.

— Смотрите! Смотрите!

— Вон лежит…

На пятнадцатом километре перед Москвой железнодорожная колея неслась словно по дну густо заросшего угрюмого оврага.

Поезд шел совсем медленно. По обеим сторонам оврага, несмотря на поздний час, стояли люди. Их было много. Они смотрели вниз, на что-то, что было рядом с поездом.

— Женщина убитая… — поползло из тамбура.

— Милиции сколько!

Неудобнов мгновенно протрезвел. На секунду у него захватило дух. Как во сне, когда отвесный обрыв и не за что ухватиться.

Он вспомнил имя:

"Майка!"

Теперь он думал о потерпевшей с ненавистью.

"Хотела вымолить свою жизнь… Старалась! На все пошла. Говорила, что ребенок останется один. Без отца, без матери…"

Электричка была уже далеко от того места, где он сказал Бетину:

— Времени только третий час ночи, запросто можем еще одну!.. Может, повезет больше…

За все время им не попало ничего стоящего. Кольцо, денег совсем мало. А то еще рис. Картошка…

Но Бетин спешил — надо было заехать к теще, захватить трехлитровых банок для консервирования.

— В следующий раз!

Следующий раз был сегодня. Бетин опять выходил в вечер, к ночи должны были заехать в аэропорт.

— У меня дело, — сказал Игумнов. — Ты или Цуканов. Надо срочно найти ответ из информационного центра на автоматчика.

— А дежурный?

— Дежурный ничего не знает про пальцы. И не надо.

— Сейчас попробую. — Качан ушел.

Была война на

несколько фронтов. С преступностью. С начальством. С потерпевшими, от которых нельзя было честно принять заявление, как это делают полиции всего мира.

И Качана, и его самого ждала незавидная участь. Двойная статистика, нигде не публикуемая, скрытая от общественности, от науки, от Объединенных Наций, уничтожала своих служителей. Их изгоняли, отдавали под суд, заменяли новыми, которым предстояло повторить их судьбу в бессмысленной мясорубке оперативных уполномоченных.

Цуканов принес бланк спецпроверки из Главного информационного центра.

"По дактилоскопической картотеке… — прочитал Игумнов, — значится как ОСТРОКОНЬ НИКОЛАЙ НИКИФОРОВИЧ… — Дальше шли установочные данные. — Тридцать шесть лет… Уроженец и житель Оренбурга… Привлечен к уголовной ответственности. Хищение в крупных размерах. Мера пресечения — подписка о невыезде с постоянного местожительства…"

"Какого черта он оказался под Воронежем? Сунулся в волгоградский поезд да еще с оружием?! Поехал в Москву! Привлек к себе внимание Комитета государственной безопасности…" Об этом следовало крепко подумать.

И все же сначала он набрал номер милиции аэропорта.

— Слушай, Желтов! Я ему не верю! Раскрути ты этого милиционера с кольцом!

— Клянется-божится…

— Врет он! Как он объяснил?

— Взял, потому что железка.

— Я не верю! Всё туфта. Народ у тебя задействован?

— И на водителей, и на подозрительных. "Серая куртка, дутая, на «молнии». Серые брюки в крупную клетку…"

— Народ знает?

— Знает. Только ведь тот мог и переодеться.

Им помешали. В дверях появился Картузов.

— Ты один? — Он сказал кому-то, кто шел сзади: — Идите сюда.

— Созвонимся… — Игумнов положил трубку.

Показался явно помолодевший директор ресторана. В камере с Гийо сползла полнота, бывший борец выглядел стройным, он, несомненно, за эти дни перешел в меньшую весовую категорию.

— Посидите несколько минут у начальника розыска, пока за вами придет машина… — Картузов держался обходительно, даже зависимо от Гийо. — Тут вам не будут мешать. Я сейчас приду.

— Только не служебную машину, — взмолился Гийо. — Такси.

— Сейчас пошлю за ним.

Гийо поздоровался с Игумновым за руку. У них не было взаимоотношений по службе: Игумнов и его люди не занимались ни расхитителями, ни взяточниками.

— Разреши, я позвоню. Чтобы жена не волновалась, — сказал Гийо.

Он набрал номер:

— Вот и я! — Гийо помолчал. — Слава Богу!

— Ты скоро? — по-видимому, спросила жена.

— Надеюсь, да. Дома обо всем поговорим.

Он положил трубку, обернулся к Игумнову.

— Опозорили. Не знаю, как на работе покажусь.