Брониславка
Шрифт:
А потом они составили план, какие нововведения провести в жизнь. Самым первым обработанным клеем инструментом стал молоток Сёмки, который все время почему-то, несмотря на все ухищрения, слетал с ручки, а порой и хозяину доставалось от непослушного инструмента. Друзья тщательно насадили молоток на ручку, и Сёмка дрожащей рукой капнул клея на место соединения ручки и молотка и замер в ожидании.
– А скоро,– почему-то шепотом спросил он.
– Минут через тридцать, – ответил Бронислав.
– Не верится, что этот проклятый молоток больше не будет слетать.
–
Через полчаса Семён осторожно взял молоток в руку и тихонько постучал по гвоздю, который приготовил заранее, чтобы вбить его в лежащее на дворе бревно. Потом постучал сильнее; обычно молоток после третьего-четвертого удара уже начинал скользить по ручке, но в этот раз он прочно держался и не собирался соскакивать. Мальчик размахнулся и вбил гвоздь в доску, уже ничего не опасаясь.
– Здорово, – прокричал он.
В тот же день Бронислав попросил отца:
– Папа, наточи, пожалуйста, наш топор, только максимально остро и тонко.
– Эксперимент?
– Очень важный эксперимент!
– Тогда приступим.
Николай Сергеевич наточил и выправил топор максимально возможно.
– Готово. Только не поранься.
– Не боись, – ответил Бронислав, унося топор в свою лабораторию. Через полчаса он вынес обработанный инструмент к отцу.
– Вот, папа, это будет вечный топор.
– Так уж и вечный? – с удивлением спросил Николай Сергеевич, уже привыкший к тому, что от сына можно всего ожидать.
– Да,– ответил мальчик, – теперь он не сломается и не затупится ни-ког-да.
– Спасибо, – с сомнением произнес Николай Сергеевич, но сын уже убежал по своим делам.
Потом уже друзья вдвоем решили сделать доброе дело для дедушки (деда) Фимы, которому вся ребятня села Обрадова была благодарна за его чудесные сказки, рассказанные в детском саду. Ефим Григорьевич Коновалов работал в детском саду «мастером на все руки»: подлатать то, подладить это, – но славен он был тем, что захватывал все внимание детей своими сказками. Порой, в какой-нибудь неудачный по небесному календарю день, чаще всего во время «тихого часа», воспитательница выходила из здания и обращалась к деду Фиме:
– Фимочка, они опять взбалмошные.
Ефим Григорьевич откладывал дело, которым был занят, и без сомнений шагал в спальную комнату, где его уже ждали затихшие шалуны и шалуньи. Дедушка Фима приносил с собой удивительный мир сказок, завораживающий юные сердца. Он присаживался на стул и мечтательно начинал повествование об Иване-плотнике – на небесах работнике, о летающем корабле; дети слушали сказание про Ульяну – королевну без всякого изъяну, о Чудище-Юдище простодушном и множество других дивных историй. Постепенно детские сердца успокаивались и под ритмичный говор Фимы многие из ребят засыпали и улыбались, видя чудесные сказочные сны. И все дети, а потом и выросшие дети-взрослые, очень любили старика за то удивительное ощущение детства, что сохранялось у них до преклонных годов.
Вот к этому деду Фиме (хотя все – от мала до велика – называли его просто Фимой, и он это только приветствовал) два друга наладились утром одного
Ребята подбежали к Ефиму Григорьевичу:
– Фима, Фима, мы хотим сделать тебе подарок, – затараторили они разом.
Старик усмехнулся и ответил:
– Подарок, говорите, это хорошо, но прежде всего – здравствуйте.
– Здравствуй, Фима, – несколько смущенно ответили хором друзья.
Потом они уселись на скамейку подле Фимы, и Бронислав спросил:
– Ты уже приготовил косу?
– Конечно. Не коса, а бритва. Сейчас и начну покос.
– Подожди, пожалуйста, Фима, – сказал Сёмка, – мы тебе сейчас сделаем нетупящуюся навечно косу. Бронислав придумал.
– Ребятки, ну сами подумайте, зачем мне вечная коса, когда я человек, а не вечный дух, – отвечал Фима.
– Нет, Фима, ты не прав, коса будет не то, чтобы вечная, а просто тебе не придется ее перезатачивать и отбивать: она все время останется такой же острой, как ты ее сделал сейчас.
– А, тогда ладно.
Семка аккуратно откупорил пузырек с клеем и капельку нанес на лезвие косы. Клей сразу впитался в поверхность металла, процесс преобразования начался.
– И сколько ждать? – спросил Фима.
– Полчаса, – ответил Бронислав.
– Тогда пошли в хату.
Когда они вошли в прохладный полумрак дома, Ефим Григорьевич усадил ребят за стол, налил им по стакану молока и поставил широкое и глубокое блюдо со своими «фирменными» ржаными коржиками размером с пятирублевик, но с маленькой толикой вишневой, малиновой или смородиновой начинки в сердцевине. Пока мальчики пили молоко и жевали коржики, Фима приготовил для них по пакету коржиков «на дорожку».
После завершения реакции, через полчаса, Фима вышел на лужок и начал косить, перекрестившись троекратно. Бронислав и Сёмка наблюдали за размеренными движениями косаря примерно минут пятнадцать, когда Фима по застарелой привычке потянулся за бруском, но, вспомнив, что это подарок, поднял косу лезвием к глазам и провел по нему пучком скошенной травы, который тут же распался пополам.
– Осторожнее, – одновременно крикнули гости, но Фима и не собирался трогать лезвие ногтем, как делал всегда, когда сомневался в остроте косы. Он повернулся к дарителям и удивленно произнес:
– Не ступилась!?
Бронислав солидно пояснил, что тупиться коса не будет, но и точить ее будет невозможно.
Затем они решили вернуться домой. Ефим Григорьевич проводил ребят немного, а потом долго смотрел им вслед, задумчиво потирая правый висок: привычка, жест, проявляющийся при волнении.