BRONZA
Шрифт:
Проснулся он уже под утро, потому что очень хотелось в туалет. Немец спал рядом, повернувшись к нему широкой спиной. В малиновой с идиотскими слониками пижаме. Крохотный лучик надежды, что прошлая ночь – всего лишь страшный сон, тут же угас. Осторожно, чтобы не разбудить зверюгу, Станислав выбрался из-под одеяла. Слава богу, он тоже был одет. Но с оскорбляющим намеком на его теперешнее положение. В женскую ночную сорочку.
Умываясь, услышал шаги и замер, испуганно вцепившись в раковину, ноги сами прилипли к полу. За спиной в унитаз напористо зажурчала струя. Потом зашумел сливной бачок. Немец подошел сполоснуть руки. Спросил, как он себя чувствует. Скинул пижаму и встал под душ. Станислав ничего не ответил, его подташнивало.
Фыркая от удовольствия, немец плескался в ванне. И сто лет он не хотел бы видеть его самодовольную рожу, но тот, как назло, отражался в зеркале. Его фигура и сейчас внушала уважение. «Какая мощная мускулатура… Такого и дубиной не завалишь…» – подумал Станислав, невольно разглядывая его. Но мужское достоинство немца, так напугавшее его вчера, оказалось вполне обычным. Нормальных размеров. Не больше, чем у отца или других мужчин, сидящих в парильне после удачной охоты. Может, у страха и правда глаза велики? Смутившись, он неловко отвернулся.
Между бритьем и чисткой зубов немец снова поинтересовался его самочувствием.
– Болит? – спросил он.
«Сам же вчера измывался надо мной, садист! А теперь спрашивает… свинья! Надругался самым мерзким образом и хочет, чтобы я пищал от восторга!» – разозлившись, Станислав перестал бояться. Ему не было больно. Было как-то гадко. Он сказал, что болит.
– Хорошо. Отсыпайся пока, –
Думать о том, что будет, когда тот вернется, не хотелось. Накрывшись одеялом с головой, он задремал и, наверное, проспал бы до вечера или даже до следующего утра, но экономка разбудила его после полудня. Фрау Марта снова ворчала, что он-де не барин, а у нее забот полон рот и приглядывать за сумасшедшей она не нанималась… Сказанные о матери слова неприятно задели самолюбие, но Станислав промолчал. Они больше не были господами.
Впрочем, ворчать было в характере этой женщины. На самом деле она уже позаботилась о его родных. Даже сходила в госпиталь, где именем своего хозяина (ему-то лекарства зачем?) набрала целую аптечку. Напоила Агнешку микстурой от кашля, матери дала успокоительного, накормила всех завтраком. По тому, как смотрела на него, пока он ел, Станислав понял, к своему глубокому стыду, что женщине известно о содомских наклонностях герр Ральфа.Немец вернулся поздно вечером. По настоянию экономки, он дожидался его в гостиной. Сидел на диване и клевал носом.
– Ждешь меня, молодец! – похвалил тот.
Несмотря на позднее время, выглядел немец бодро и был в отличном настроении. Ел с большим аппетитом. Пил вино. Интересовался его самочувствием, вызвав у него своим вопросом легкую дурноту. После ужина, захватив недопитую бутылку и бокал, позвал с собой в кабинет. Для беседы. В принципе понимая, о чем пойдет речь, Станислав почувствовал, как начинает сводить живот.
Развалившись в кресле, немец налил себе полный бокал. Повертел в руках. Густого красного оттенка, вино рубиново искрилось на свет. Смакуя, выпил. Станислав подумал, что это, может быть, и не вино вовсе… Почему бы этому вурдалаку не пить человеческую кровь… с такой-то мордой?
– Поговорим о твоем вчерашнем поведении, – начал немец, – оно мне не понравилось!
«Что? А как насчет твоего поведения!» – чуть было не возмутился Станислав, но вовремя спохватился, наткнувшись на его взгляд. Немец опять смотрел на него взглядом мертвой рыбы.
– Не выношу, когда мне говорят «нет»! – сказал он. – Это первое! А еще, мне не нравятся умные мальчики, которые думают, что могут играть со мной в свои лисьи игры – «буду – не буду, хочу – не хочу»!
– Я не…
– Молчать! – прозвучало командой на плацу. Станислав испуганно вздрогнул.
– Тебе знакомо выражение «не будите спящую собаку»? – остывая, уже мягче спросил немец.
Он кивнул.
– Вот и не буди во мне зверя! Понятно? – немец встал, подошел к нему, положил руку на плечо, и Станислава сразу же затошнило. – Я уже говорил тебе, что я хороший любовник и добавлю: не сторонник грубых отношений. В насилии нет разнообразия. Слушайся меня! Делай, что говорю, и у нас сложатся прекрасные отношения! – пообещал он. Вернувшись за стол, вылил остатки вина в бокал и снова поинтересовался:
– Как ты себя сейчас, чувствуешь? Все еще болит?
Пил вино и смотрел на него поверх бокала.
– Да… – с трудом разлепил губы Станислав. Сердце противно екнуло.
– Хорошо. Не буду сегодня тебя трогать. Можешь топать, – отпустил его немец. – Завтра попробуем все сначала! – и вдруг удивился: – Странно, что до сих пор болит! Я постарался распечатать тебя достаточно деликатно…
«Если весь вчерашний ужас называется деликатностью… то что же тогда…» – Станислав не стал додумывать свою мысль, поскорее, пока тот не передумал, закрыл за собой дверь кабинета.Немец передумал. Явился где-то среди ночи. Растолкал, прижал палец к губам, потянул из постели. В коридоре сгреб в свои медвежьи объятия, шепча, что больше не может ждать.
– Но вы обещали мне! Обещали, что не будете меня трогать! – оскорбленно восклицал Станислав, отталкивая его. Внутри набухали слезы протеста. Он расплакался бы, если бы не стыдился этой девчачьей слабости.
– Я соскучился!
Ответ немца был однозначен. Без дальнейших уговоров, подхватив на руки, понес к себе в спальню. При виде кровати перед глазами сразу всплыл кошмар прошлой ночи, от резкого позыва к рвоте Станислав рванулся в ванную и склонился над раковиной. Он весь дрожал. Зашедший следом, приподняв свои белесые брови, немец уставился на него с легким недоумением.
– В чем дело? Что тебя напугало? – шагнул он к нему. Привлек к себе. Обнял. Уговаривая, ласково поглаживал по голове, по спине. – Не бойся, я буду осторожен. Это приятно. Вот увидишь, тебе понравится!
Ощущение было смутным, но немец, кажется, и правда хотел, чтобы Станиславу понравилось то, чем они сейчас станут заниматься.
– Хорошо! Сделаем это в ванне! В горячей воде ты перестанешь дрожать, и вообще, в воде все будет по-другому!
Он почему-то решил, что Станислава пугает только кровать.
В воде, действительно, все было по-другому. Кроме самого главного. Немец снова использовал его тело для удовлетворения своей похоти. Жарко дышал в затылок, с рычанием покусывал за шею и плечи. А он, прислушиваясь к тому, как мощно напрягается мускулатура этого большого тела, готового в любой момент потерять контроль над своей силой, больше не вырывался и не плакал, чтобы не будить в нем зверя. Но оказалось, того и не надо было будить – зверь никогда не спал. Его клыки и когти оставили отметины на теле и в душе Станислава.
После, не поднимая глаз, чтобы не расплакаться, он попросился уйти к себе в комнату. Немец не разрешил. Показал на кровать.
– Ложись!
– Но можно мне хотя бы одеться? – снова попросил Станислав.
– Зачем? Боишься замерзнуть? – рассмеявшись, спросил тот и игриво добавил: – Не переживай, я согрею тебя!
Станислав смутился.
– Я не засну… раздетым…
– Хорошо, поделюсь с тобой пижамой. Хитрый ты лисенок!Довольный собой, немец протянул ему верхнюю часть пижамы. Одевшись, Станислав забрался под одеяло, съежился, чтобы занимать как можно меньше места, но растянувшись рядом, тот облапил его, притянул к себе.
– А можно мне уйти… – сделал он последнюю попытку избавиться от навязанного ему общества.
– Спи! Я скоро захочу тебя снова! – сонно проворчал немец, чуть ослабив хватку.
Нрава хозяин оказался вспыльчивого, легко выходил из себя, не стеснялся выплеснуть на него свое раздражение или дурное настроение. Мог наорать. Нахамить. Какой-нибудь предмет мог легко пролететь мимо головы Станислава. Но все это было лишь игрой – на самом деле у него был отличный самоконтроль. Потому что ни разу руки немца не протянулись к Станиславу, чтобы ударить. Хотя вряд ли он отказывал себе в этом приятном удовольствии. Костяшки его пальцев все были в маленьких шрамах от частого рукоприкладства. Со службы он всегда возвращался в хорошем настроении. Долго и тщательно мыл руки. Ужинал под звуки марша (менять пластинки входило в обязанности Станислава) и пил вино. А когда его взгляд становился масляным, наступало время, о котором Станислав старался не думать весь день. Все начиналось по-разному, но заканчивалось всегда одинаково. Немец, фыркая, плескался в ванне, а он лежал растоптанный, мокрый и грязный…
Прошло полгода, за заслуги перед отечеством его хозяин получил новое звание и новую должность. Наверное, это была настоящая синекура, раз она позволила ему вернуться в Берлин. Подальше от фронта. Поселиться в роскошном особняке недалеко от городской ратуши. Из разоренной войной Польши герр Ральф вывез его с семьей, экономку, своего пса и целый вагон награбленного, прицепленный к хвосту поезда.
Устроившись с комфортом, они ехали в спецвагоне, только для высших чинов, заняв два смежных купе. Пока немец с другими соратниками по оружию что-то там отмечал в вагоне-ресторане, он смотрел на мелькающий за окном пейзаж. На расстилающуюся за окном идиллию. И не верилось, что где-то идет война, гибнут люди…
В новом доме у него появилась своя, отдельная спальня. Правда, это ничего не изменило в их отношениях. Немец по-прежнему истязал его тело так часто, как только мог. Но здесь, в Берлине, по крайней мере он не держал его все время взаперти. Часто брал с собой на прогулки
А однажды вдруг заговорил с ним о своих чувствах. Выяснилось, что теперь ему нужна еще и любовь. Тела оказалось мало! Он хотел и в душе Станислава маршировать, печатая шаг…
Думая, что достаточно изучил характер этого человека, Станислав попробовал взбунтоваться. Понадеявшись, что ради любимого (ведь об этом говорил немец) тот оставит его в покое. Смотрел ему прямо в глаза и говорил, что они оба мужчины… Что их отношения невозможны! Что это противно природе! Противно Богу! Немец слушал его горячую обвинительную речь и даже не барабанил пальцами, как обычно.
– Хорошо, иди к себе, – отпустил он Станислава.
Гордый победой, засыпая в своей постели, он впервые не ждал, что кто-то будет прижиматься к нему сзади и жарко дышать в затылок. На следующее утро, после завтрака, фрау Марта сняла свой рюшистый фартук, надела пальто и, застегивая вокруг шеи горжетку из облезлой лисицы, велела Йозефу собираться. На встревоженные вопросы Станислава ответила, что герр Ральф отдает мальчика в интернат, где тот будет играть в школьном оркестре.
– Твой брат уже большой, пора самому зарабатывать на хлеб, – как всегда проворчала она. – Ну, что сидишь… – прикрикнула на него, – я буду собираться еще минут пять!
Он бросился искать немца.
Молча выслушав его сбивчивые объяснения и мольбы, тот спросил:
– И ты больше не будешь отказываться от моей любви?
Снова удовольствие против воли, тихие слезы стыда и унижения. Несмываемое ощущение позора. Поникнув плечами, Станислав кивнул.
– Это хорошо, – согласился немец. – Потому что следующего раза… попросить за брата… такой возможности у тебя… больше не будет.
На него холодно смотрели глаза мертвой рыбы, и он понял, что совсем не знает этого человека. Понял, что если тот и любит его, то любовью эгоиста. Немца на самом деле не волновало, что творилось в душе Станислава. На это ему было наплевать. Он хотел владеть им и владел…
Но в последнее время все начало меняться. Хозяин все реже бывал дома. Теперь предметы летали уже по всему дому. Он стал раздражительным и начал пить, перейдя на более крепкие напитки. Правда, в этом был и свой положительный момент. Даже затащив его в спальню, рухнув на кровать, тут же засыпал. И он больше не заговаривал с ним о своей любви.
Однажды он зашел на урок Йозефа. Слушая, как тот играет на скрипке, барабанил пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидел, и смотрел на нескладного, увлеченного игрой мальчика тяжелым, неподвижным взглядом. Потом о чем-то долго беседовал с учителем музыки. У Станислава болезненно сжалось сердце. Йозефу исполнилось четырнадцать.
Он со всей силой ударил брата по лицу, когда тот не понял, почему не должен больше попадаться на глаза пану Ральфу. Но как еще он мог объяснить? Зато сам попался на глаза одному из гостей хозяина, чем ужасно рассердил немца.
– Разве я не говорил тебе, чтобы ты не шатался по дому, когда у меня гости? – выговаривал он потом Станиславу, виновато опустившему голову.
А встреча произошла совершенно случайно. Они нечаянно столкнулись в коридоре.
– Ральф, дружище, ты не говорил, что держишь в доме такую очаровательную зверушку! – рассмеялся гость. – Я что… пугаю его?
В приятном, с хрипотцой голосе добродушное удивление. Черноволосый, в прозрачных серых глазах насмешливый интерес. Конечно, он не мог быть тем самым «немцем», но Станислав все равно бросился бежать от него со всех ног.
С тех пор, как в доме начали собираться шумные компании (здесь теперь играли в покер, и игра шла по-крупному), Марта стала запирать их всех в своей комнате, стоило к подъезду подъехать машине.
– Раз у котов такое веселье… – ворчала она сердито, – мышам одни лишь слезы! – и со словами «береженого бог бережет» прятала ключ в карман своего платья…
И тут Станислав отчетливо понял, что если тот парень со странным именем, к которому новый хозяин почему-то обращается во множественном числе, действительно приведет его семью, он больше никогда не увидит старую ворчунью. Остальных убейте! Кого остальных? В доме только фрау Марта! Может, ее уже нет в живых? В этом не было справедливости. И на душе сразу сделалось тоскливо.
– Я велел подойти! Или мне помочь тебе сделать шаг в мою сторону?
Услышав недовольство в голосе своего нового хозяина, Станислав невольно вздрогнул.Поведение нерешительного юнца, продолжавшего топтаться у дверей, так и не выполнившего его распоряжение, кажется, начало раздражать Оуэна. Наблюдая, как на его окрик паренек торопливо избавляется от одежды, решал, не стоит ли проучить строптивого. Но настроившись на иронично-снисходительный лад, только спросил:
– Надеюсь, ты не собираешься услаждать мой слух хныканьем ничего с тобой не делать?
И угадал, по тому как виновато, будто пойманный за руку воришка, тот потупился, продолжая стоять на том же самом месте у двери. «Еще минута, и этот хитрый лисенок притворится мертвым…» – Оуэн сам шагнул навстречу.
– Пора избавить тебя от груза прошлых ошибок!
Заклинающие пальцы коснулись лба Станислава, стирая из памяти четыре года его жизни.
– Люблю совращать с пути истинного неискушенных мальчиков, – сказал Оуэн, целуя губы, приоткрывшиеся навстречу его поцелую. – Философия порока такова… мой юный друг, что яд греха слаще райских яблок!
Искрящиеся насмешкой глаза лукавого демона заглянули в немного испуганные, растерянные глаза Станислава, и тот почувствовал, как сладкая отрава поцелуя растекается по телу, превращая кровь в жидкое пламя. Колени его подогнулись. Но прежде чем его поглотила, нет, не любовь, но темная и греховная страсть, он успел понять, что же хотел сказать ему прекрасный демон-искуситель.31 глава
«Ах, да… женщина, прячущая тонкую красоту лица за неряшливо спутанными волосами. И двое детей, жмущихся к ней. Маленькая девочка, что проживет недолго, и светлоголовый мальчик с такими же голубыми, как у брата, глазами…» После завтрака Оуэну вдруг захотелось увидеть тех, кого он спас под влиянием момента.
– С вашего позволения!
Дворецкий отправился выполнять распоряжение своего господина.
В ожидании, когда слуга приведет ему семью юного шляхтича, Оуэн смотрел в окно, засунув руки в карманы галифе. На улице стояла оттепель, с крыши свисали сосульки, весело чирикали птички и ярко светило солнце. Его не удивило, что вчера еще была зима, а сегодня уже наступила весна. Настроение Марка каким-то образом всегда отрицательно сказывалось на погоде. На вежливый стук «можно войти?» он повернул голову.
Даже то платье, что смог подыскать для нее Оливер, сидело на женщине с элегантной простотой. Собранные на затылке в тяжелый узел волосы открывали плавные изгибы шеи и плеч. Белая косточка, голубая кровь, благородство, передаваемое от поколения к поколению. С внутренним недоумением разглядывая представшее перед ним «святое семейство», Оуэн не понимал, зачем спас их. И что делать с этим дальше? Их присутствие здесь было результатом его минутной слабости, и это как-то раздражало. Творить добро не входило в число его «добродетелей». К тому же он не жаловал чужих в своем доме.
Дети жались к матери. Женщина смотрела на него с нескрываемым страхом. Оуэн повернулся к дворецкому.
– Простите, милорд… по-видимому, гостью пугает ваша форма… – ответил слуга на его вопросительный взгляд.
– Прикажешь раздеться? – изогнул бровь Оуэн. Сегодня он собирался появиться на службе, поэтому был при полном параде.
Дворецкий закашлялся. Женщина поспешно отвела взгляд в сторону.
Залюбовавшись изящным профилем – а полька была очень красива, – Оуэн вынул несколько шпилек из ее прически. Распуская светлые, медового оттенка пряди, уже раздумывал, а не оставить ли себе и женщину, но нечаянно коснувшись пальцами бледной щеки, тут же с отвращением отдернул руку.
Душа женщины была пуста, будто пересохшее речное русло. В ней не было жизни. Когда-то прозвучавший выстрел убил не только отца ее детей. Продолжавшее биться до сих пор сердце умерло, остановившись в тот самый день, четыре года назад. Не будь у нее чести дворянки и долга матери перед детьми, она давно бы наложила на себя руки, чтобы избавить старшего сына от унизительной обязанности заботиться о ней.
Оуэн отошел прочь, женщина его больше не интересовала. «Святош развелось вокруг… алтарей для заклания не напасешься…» – кажется, он впервые не знал, что делать. Но тут заметил, как юноша со слугой смотрят на него.