Брусилов
Шрифт:
Солнце упало за вершины сосен. Потянуло грибной сыростью. Кукушка принялась было куковать перед сном. Загремел оркестр траурным маршем. Толпа повалила с дальнего конца лужайки. Заскрипели зеленые повозки, доверху заваленные телами убитых. Работавшие у ямы солдаты поднялись на ноги, побросали вертушки, закрестились. Игорь поспешил сбежать с песчаного бугра вниз. Ему не хотелось попасться на глаза начальству; он вспомнил, что бригадный звал его ужинать, а вести деловой, официальный разговор он был не в силах.
Скрывшись за соснами, Игорь плелся куда глядят глаза. А глаза глядели с трудом. Снова одолевала Игоря усталость. Какие-то крохотные птахи, попискивая, проносились мимо,
Игорь сделал еще несколько шагов, оступился. Под ногами уже не было видно земли, туман подымался все выше, и звуки нехитрой мелодии колебались и плыли вместе с туманом. Оступившись, Игорь не попытался встать на ноли. Тело влекло наземь, отказывалось управлять членами. Игорь лег ничком в сырой мох у окопа. Прохлада освежила его, он снова прислушался. Да, несомненно... это телефонист играет по полевому телефону...
Игорю доводилось слышать такое не раз. Сидит на станции, на батарее, телефонист, играет на гармошке. Другой телефонист держит возле него трубку и нажимает клапан, чтобы по линиям было слышно. Концерт начинается... В низких и узких землянках, в пехотном окопе, или на опушке леса под вышкой, или в тихом резерве, среди лошадей и передков, — всюду сидят люди, со всех концов России пришедшие сюда, вот те, что «не уважают глупости», неказистые, на взгляд покорные, но гордые люди, и слушают в черную трубку родные звуки гармошки,
«Это грустный и трогательный час позднего вечера, человеческой, братской близости», — думает расслабленно Игорь и не смеет шевельнуться, оторвать набрякшее тело от земли.
За спиною столетний бор, впереди бесконечное болото, окопы, узкий серп прозрачно-серебряной луны в бледном звездном небе... Тихо... поразительно тихо после топота, треска недавнего боя. С разных концов незнакомой местности, может быть за две, три версты отсюда, люди притаили дыхание, слушают... Мотив сменяется мотивом... Чей-то отдаленный шепот: «Хорошо играет, шельма...»
После музыки — гудок. Начинается разговор между телефонистами с двух наблюдательных пунктов. Кто-то говорит: «Петренко, когда отпуск тебе?» — «Еще месяц, браток, ждать...» — «А я сегодня письмо получил из дому...»
— А где оно? — бормочет Игорь и с трудом щупает по груди, где во внутреннем кармане спрятано письмо Любиньки.— Я еще жив, жив...— кому-то улыбаясь, отвечает Игорь и закрывает глаза. В мозгу проносится: «А я не ел сегодня ничего... нет, плитку шоколаду съел и выпил воды... славный этот прапорщик...»
Долгий трудный день военной страды отшумел... Родная земля, напоенная грибным духом, несет набрякшее, измученное тело Игоря в звездные пространства...
XXI
На этот раз военные дела особенно тесно переплетались с тыловыми политическими. Было ясно, что надлежало сговориться «военному эмиссару» полковнику Резанцеву с «эмиссаром тыловым» Манусевичем-Мануйловым, как мысленно, посмеиваясь, называл их Манус. Решено было, что Иван Федорович посетит полковника. Манусевич-Мануйлов поеживался, думая об этом свидании. 0н до странности робел перед невозмутимо спокойным, ничему не удивлявшимся полковником. И эта робость, несвойственная
«Поеживаться» заставляла Ивана Федоровича и еще одна причина. 0н не хотел себя компрометировать частными сношениями с членом батюшинской комиссии, особенно с таким, как Резанцев. Банковские заправилы могли заподозрить «милейшего» Ивана Федоровича в двойной игре и больше ему «не доверять», а их доверие питало Манусевича.
Иван Федорович в «тыловых» делах себя «обезопасил» вполне, тогда как в «военных» плавал и, попадая в военную среду, держал себя так, чтобы «комар носа не подточил».
Резанцев вел крупную игру и служил в контрразведке, а у Манусевича-Мануйлова, как у всякого «сугубо» штатского человека, были предубеждение и оторопь к такого рода деятельности. Заряженный револьвер всегда вызывал в Иване Федоровиче страх — а вдруг выстрелит! Тут никакие хитрости не помогут. Сам он никогда не держал при себе никакого огнестрельного оружия. «С ним опаснее, даже если нападут разбойники. Я предпочитаю, не споря, отдать бумажник, но сохранить жизнь».
Однако делать нечего. Манус промямлил:
— Горизонты не ясны. Война путает карты. Приходится заняться войной вплотную. Мои коллеги по Международному банку волнуются... Повидайтесь с Резанцевым. У него математический ум. Его прогнозам в этой области я верю. Следуя его советам, не останешься нищим...
Манусевич-Мануйлов научился понимать невнятное и туманное бормотание патрона. 0н сам не хотел «остаться нищим». И, заказав машину, Иван Федорович поехал на Васильевский.
Общая картина военных действий на западе и востоке Резанцеву была вполне ясна. Она сложилась к 1 июля так.
После двух лет непрерывного наступления германская армия вынуждена была на третий год войны перейти к обороне на всех фронтах. Мало того, и самая оборона представила для нее большие трудности, так как ей пришлось обороняться одновременно на трех длинных фронтах — русском, французском и итальянском — и мотать свои резервы, в достаточной мере поредевшие, из конца в конец. Такое положение становилось все менее терпимым для германского главного командования, и оно решило попробовать снова стать в положение нападающего, нанеся удар по Вердену. Однако после долгих усилий немцам удалось занять только укрепление Тиомон и батарею Данлу, то есть те укрепления, которые уже ранее ими были занимаемы, но из которых они были выбиты. Дальнейшая их попытка продвинуться к Вердену встретила несгибаемое сопротивление. Вместе с тем французы с англичанами развернули свое дальнейшее наступление на Перрон, угрожая немцам захватом этой крепости и важнейшего железнодорожного и стратегического узла на фронте 2-й германской армии. Русские нанесли противнику лобовой удар в направлении на Ковель. 3-я армия Леша, наступая через Чарторийск, произвела третий прорыв австро-германского расположения по дороге Сарны — Ковель (первые два прорыва осуществлены были 8-й армией в районе Луцка — по дороге Ровно — Ковель и 9-й армией в Буковине). Затем итальянцы перешли в наступление. Их натиск не только вынудил австрийцев отойти, но и заставил их удержать на итальянском фронте некоторые дивизии, уже садившиеся в поезда, чтобы ехать на наш Юго-Западный фронт на выручку теснимым австро-германским частям. Наконец, на кавказско-персидском фронте, где турки сосредоточили более двух третей всех сил Оттоманской империи и вели