Брусиловский прорыв

Бобров Александр Александрович

В Великую Отечественную войну патриотизм был массовым — шли добровольцами школьники, пожилые рабочие и творческая интеллигенция. Почти все лидеры легендарного фронтового поколения — от студента ИФЛИ Наровчатова до хрупкой школьницы Юли Друниной — добровольцы! Такого всенародного патриотизма в войну империалистическую совершенно не наблюдалось. Кстати, считается, что из поэтов горячо вызвался идти на фронт только Николай Гумилёв. По некоторым воспоминаниям, пошёл добровольцем и футурист Бенедикт Лифшиц. Корней Чуковский написал: «Помню, мы втроём, художник Анненков, поэт Мандельштам и я, шли по петербургской улице в августе 1914 г. — и вдруг встретили нашего общего друга, поэта Бен. Лившица, который отправлялся (кажется, добровольцем) на фронт. С бритой головой, в казенных сапогах он — обычно щеголеватый — был неузнаваем. За голенищем сапога была у него

деревянная ложка, в руке — глиняная солдатская кружка. Мандельштам предложил пойти в ближайшее фотоателье и сняться (в честь уходящего на фронт Б.Л.)».

По другим сведениям, Лифшиц бьш призван в армию из запаса. Словно прощаясь со своим прошлым, написал шутливые и слегка меланхолические стихи в «Чукоккалу». Его зачислили в 146-й Царицынский пехотный полк. Воевал он храбро, стал георгиевским кавалером, был ранен. Но даже в тяжёлом 1915 году живописал державные красоты Петрограда:

Копыта в воздухе, и свод Пунцовокаменной гортани, И роковой огневорот Закатом опоенных зданий: Должны из царства багреца Извергнутые чужестранцы Бежать от пламени дворца, Как черные протуберанцы.

Генеральный штаб с «гортанью арки» бьш тогда окрашен в пурпурные цвета. В 1914 году принял православие, в честь крестного отца — К.И. Арабажина — взял отчество Константинович (по рождению — Наумович), вернулся в Киев. В конце октября 1937 года бьш арестован: обвинение предъявлено по статьям 58–8 и 58–11 «за участие в антисоветской правотроцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации». 20 сентября 1938 года приговорён к расстрелу, а на следующий день расстрелян по ленинградскому «писательскому делу». Реабилитирован в 1957 году. Сын поэта, Кирилл Лившиц, рождённый в 1925 году, этого не дождался: погиб осенью 1942 года в Сталинградской битве.

Многие молодые поэты тоже старались откликнуться на эпохальные события. Например, газета «Новь» напечатала в ноябрьском номере 1914 года «Богатырский посвист» молодого поэта Сергея Есенина, но не думаю, что кого-то из мужественных офицеров заинтересовали несколько буколические стихи:

Грянул гром. Чашка неба расколота. Разорвалися тучи тесные. На подвесках из легкого золота Закачались лампадки небесные. Отворили ангелы окно высокое, Видят — умирает тучка безглавая, А с запада, как лента широкая, Подымается заря кровавая. Догадалися слуги божии, Что недаром земля просыпается, Видно, мол, немцы негожие Войной на мужика подымаются.

В 1916 году Есенин сам был призван на службу, которую проходил в Царском Селе. Он не воевал с «немцами негожими» непосредственно на передовой, а служил санитаром в Царскосельском военно-санитарном поезде.

Сохранились почтовые карточки кратких писем Есенина родным, на обороте которых напечатано: «Лазарет Их Императорских Высочеств Великих Княжен Марии Николаевны и Анастасии Николаевны при Феодоровском Государевом соборе для раненых. Царское Село». Непосредственным начальником Есенина был полковник Дмитрий Николаевич Ломан (1868–1918), штаб-офицер для особых поручений при дворцовом коменданте (в 1918 году расстрелян большевиками в числе других придворных царской семьи). Его сын Юрий Дмитриевич (1906–1980) был крестником императрицы Александры Федоровны, а в советское время боевой офицер, участник обороны Ленинграда в годы Великой Отечественной войны работал в дирекции ленинградского завода «Красный химик». Он оставил автобиографические записки «Воспоминания крестника императрицы» (рукопись), где часто вспоминает молодого рязанского поэта-самородка Сергея Есенина. Именно в то время за Есениным прочно закрепилось прозвище «сказитель», так его и воспринимали поначалу в художественных кругах Северной столицы. В крестьянской поддевке и подстриженный под скобку юноша олицетворял песенного выходца из полевой и лесной Руси-России. Мыкаясь по редакциям и светским салонам, он знал про

себя много больше, нежели окружавшие его литераторы. Лишь немногим друзьям-приятелям открывался, говоря: «Пишу стихи о России… Будут Есенина печатать! Слово даю! Я теперь, как скворец, с утра на ветке горло деру…»

О своих стихах, посвящённых Первой мировой войне, Есенин горло не драл, но извинительно писал: «…Я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к империалистической войне и к воинствующему патриотизму. Этот патриотизм мне органически совершенно чужд. У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему “гром победы, раздавайся”, но поэт может писать только о том, с чем он органически связан».

Откликом на Первую мировую войну стали историческая поэма «Марфа Посадница», стихотворения «Узоры» и «Молитва матери»:

На краю деревни старая избушка, Там перед иконой молится старушка. Молится старушка, сына поминает, Сын в краю далёком родину спасает. Молится старушка, утирает слезы, А в глазах усталых расцветают грёзы. Видит она поле, это поле боя, Сына видит в поле — павшего героя. 1914

Это, конечно, стилизация под народный плач, а не гражданская лирика. Наиболее яркие и мужественные стихи в том же году начала войны написал участник боевых действий, доброволец, улан, гусар, разведчик, георгиевский кавалер Николай Гумилёв. Его «Наступление» пели уже в годы войны, а моя любимая запись — хоровое исполнение марша актёрами Иркутского театра драмы.

Та страна, что могла быть раем, Стала логовищем огня. Мы четвертый день наступаем, Мы не ели четыре дня. Но не надо яства земного В этот страшный и светлый час, Оттого, что Господне слово Лучше хлеба питает нас. И залитые кровью недели Ослепительны и легки. Надо мною рвутся шрапнели, Птиц быстрей взлетают клинки. Я кричу, и мой голос дикий. Это медь ударяет в медь. Я, носитель мысли великой, Не могу, не могу умереть. Словно молоты громовые Или волны гневных морей, Золотое сердце России Мерно бьется в груди моей. И так сладко рядить Победу, Словно девушку, в жемчуга, Проходя по дымному следу Отступающего врага. 1914

Великие и духоподъёмные стихи!

Вполне соответствует им и сам образ мужественного, поэта от Бога и простого офицера… Приведем опубликованные и достаточно точные воспоминания (хотя записаны они были только в 1937 году) поручика В.А. Карамзина, служившего с марта 1916 года оруженосцем при штабе 5-й кавалерийской дивизии, куда входил Гусарский полк: «… На обширном балконе меня встретил совсем мне незнакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. “Прапорщик Гумилёв”, — услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело.

Командир полка был занят, и мне пришлось ждать, пока он освободится. Я присел на балконе и стал наблюдать за прохаживающимся по балкону Гумилёвым. Должен сказать, что уродлив он был очень. Лицо как бы отекшее, с сливообразным носом и довольно резкими морщинами под глазами. Фигура тоже очень невыигрышная: свислые плечи, очень низкая талия, малый рост и особенно короткие ноги. При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой… (Отвратительный портрет, а вот красивые женщины Гумилёва любили! — А.Б.)