Бруски. Книга IV
Шрифт:
Щепочка пошла по рукам. А когда попала к Богданову, тот, обращаясь к Куваеву, сказал:
– При высокой температуре щепочка непременно бы сгорела, тогда образовалась бы щель, и газ пошел бы наружу, и печь пришлось бы переделывать. Понимаете, почему в кладке должна быть точность – ни сантиметра больше, ни сантиметра меньше: больше или меньше – значит щель.
– Ирунда, – буркнул Куваев.
– Как ерунда? Откуда у тебя взялась щепка? – спросил Кирилл.
– А что мне, пережевывать глину? – Егор Куваев нахально посмотрел на всех и, не зная, что делать, снова грубо кинул: – Юзники-союзники, – затем миг подождал и опять: – Барыш-убыток – совецкий.
Он
– Снять и выгнать с кладки, – предложил Богданов, выслушав до конца Куваева.
Так свершилось падение Егора Куваева.
– Бедный ты душой человек, – сказал ему Кирилл и подошел к Павлу: – Вот, Паша, ты и показал всего себя… Да. – Он посмотрел на Наташу. – Ну, Наташа, веди-ка его домой… и – в постель дня на три, а я вам сейчас кое-что пришлю. Через три-четыре дня бал устроим такой – на всю строительную площадку.
Наташа подхватила Павла под руку и повела его к выходу.
Была ночь. Темная и густая. Дрожали огни над строительной площадкой, напоминая огромную гавань, заполненную кораблями… И где-то далеко гудели, приглушенно рыча, раскаты грома.
– Наташа, пойдем в горы.
– Пошли, Паша.
– Я люблю горы. Мне всегда хочется забраться на самую высокую, стать над пропастью и полететь. Я и во сне так часто летаю. Стану над пропастью, разверну руки и – хоп! – прыгну и – полетел.
– Прыгнешь и стукнешься. Прыгунчик мой. Давай лучше вот тут немного отдохнем. Вот тут на лавочке. Смотри, парк уже рассадили… и дорожки сделали. Отдохнем и – в горы. Я сегодня хочу, – Наташа зашептала: – хочу, как в ту ночь… в ту, первую, провести на воле. Как тогда, помнишь?
– Дрыоы-оо-о! – вдруг заскрежетало над ними, будто кто-то рашпилем провел по сковородке.
Они подняли головы. Неподалеку от них, прикрепленная к столбу, висела длинная сизая радиотруба. Она заскрежетала, захлопала и рявкнула:
– Слушайте! Слушайте! Слушайте! Сейчас будет говорить начальник строительства товарищ Богданов.
Накрапывал дождь. Рычание грома приближалось. Труба молчала. Но вот она опять зашипела, захлопала… кто-то откашлялся, кто-то тяжело задышал, и послышался голос Богданова:
– Товарищи, друзья мои! Сегодня мы 'с вами, – а многие из вас еще не знают об этом, – сегодня мы с вами переживаем самый радостный день. Да. В чем радость? Радость человека не в том… Нет, не так, – поправился он. – Для меня, например, есть величайшая радость, и она заключается в том, что Павел Якунин, бригадир…
Павел дрогнул и крепко прижался к Наташе. Наташа тоже вздрогнула и вся потянулась к трубе… Труба молчала. Но вот в трубе снова что-то захлопало, захрипело, и она, точно прокашливаясь, рявкнула, и опять послышался голос Богданова:
– Павел Якунин. Кто он? Молодой деревенский парень. Нет, не парень. Он – человек иной породы. Он – творец. Вы знаете…
Хлынул дождь – ураганный, поточный, и все перепуталось.
Два человека, окатываемые потоками дождя, обнявшись, стояли около новенькой скамейки и смотрели на радиотрубу.
Звено
1
Как только смолкли шаги Кирилла, Стеша, послав ему вдогонку: «Всего хорошего, слонушка», снова заснула, чувствуя и во сне, что Кирилл покинул ее. Поэтому сон был тревожный, часто прерывался, как всегда после ухода Кирилла.
Но сегодня сон почему-то прерывался особенно часто, и Стеша в конце концов поднялась с постели раньше обыкновенного. Она попросила эмалированный тазик, кувшин с водой и разделась донага. Как каждое утро, она и сегодня хотела обтереть тело мягкой губкой – и остановилась.
По ее подсчетам то, что так оберегалось, должно совершиться не раньше десяти – пятнадцати дней. Но почему вот сейчас такое необычайное томительное ожидание во всем теле? Этого она не могла понять и удивленно посмотрела на себя в зеркало… Плечи у нее не покатые, а чуть вздернутые, гордые. Грудь, по сравнению с тазом, пожалуй, узковата, но талия, несмотря на вздутый живот, перетянута, и поэтому бедра, хотя и не крупные, резко выделяются, делая весь ее стан красивым. Да п живот у нее вовсе не большой, не оттянут книзу, не висит мешком, а груди набухли и вот-вот брызнут молоком – живительным и вкусным, предназначенным для того, кто так часто торкается в ее животе. Только вот пупок расползся, расплющился, превратился в «изуродованное пятно». И теперь, нежно погладив его рукой, она подошла к столу, за которым вечером читал Кирилл, порылась на полке и, найдя книгу Мутера «История живописи», стала быстро перелистывать ее и вскоре нашла картину «Страшный суд» Микеланджело.
Она долго, внимательно всматривалась в картину, пораженная фигурой Христа. Она привыкла видеть Христа нарисованным на иконах, в венчике, со страдальческим лицом, – скорбным, с нежными ручками и ножками, как у выхоленного юноши, а тут перед ней сидел нагой силач – без венчика, суровый, требовательный и беспощадный. Беспощадность эту она увидела во взмахе его руки, во всей его плебейской фигуре.
«Да, да, он очень похож на Кирилла: такой же сильный и беспощадный», – решила она, не замечая того, что все это она преувеличивает, как свойственно всякой беременной матери. Хотя на такое преувеличение она и имела основания: в эту минуту она вспомнила долину Паника, ту ночь, когда, вся трепетная, только что отпустив на волю Яшку, она кинулась сквозь чащу леса на гору, к лесной сторожке, надеясь встретить там Кирилла Ждаркина. И она его встретила. Он сидел верхом на рыжем жеребце, смотрел вниз – туда, где под яркими прожекторами тракторов Захар Катаев со своим отрядом загонял в воду тех, кто решил не сдаваться. Люди уже плыли, и река задирала их полушубки, а Кирилл сидел на Угрюме, точно окаменелый, только глаза у него при отблесках прожекторов горели беспощадной ненавистью.
– Кирилл! – вскрикнула она, потрясенная таким зрелищем.
И Кирилл, поняв ее, ее страх, ответил:
– Ничего. Рабочий класс бьет врага без слез, а у этих руки в крови.
«Да, да, он такой же беспощадный, – подумала она, всматриваясь в фигуру Христа. – Вот если бы у меня сын был такой… А если дочка? Нет, дочка мне не нужна. Дочка у меня есть – Аннушка».
Аннушка – дочь Яшки Чухлява. Вначале Стешу очень пугало, что Кирилл будет относиться к Аннушке, как это делают часто вторые мужья, – нежно, бережно, но без любви. Но Аннушка полюбила Кирилла больше, чем Стешу. И – смешно: она называет его не папкой, не дядей, не Кириллом, а Кирилкой. Вот она скоро вскочит с постели, влетит в комнату и звонко крикнет: