Бруски. Книга IV
Шрифт:
Стеша посмотрела на Стефу и твердо сказала:
– Если ты хочешь бывать у меня, скажи сейчас же.
– Ну, ладно. Но все видят, ты сама принудила меня. Ты спроси его, – она кивнула головой на кабинет. – Спроси, где у него часы? Да, да, вот те самые часы, что на руке. Где?
Стеша кинулась в кабинет. Стефа сорвалась с дивана:
– Да что ты, взбесилась? Да я шучу, шучу. – Но оставшись одна в гостиной, она некоторое время всматривалась в трюмо, затем встряхнула головой и произнесла раздельно: – Тоже, жена секретаря, да еще члена ЦИКа. Я бы была жена секретаря… я бы наделала, – и тут же спохватилась: «Зачем брякнула?
4
Все эти дни, пока Кирилл находился в Москве, Стеша никуда не показывалась и даже забросила домашнее хозяйство; она целыми днями просиживала у себя в комнате и все думала о том же: почему Кирилл охладел к ней? Иногда ей казалось, что он в кого-то влюбился.
«Нет, это не то… не то. Я сама в чем-то виновата». – И она упорно искала свою вину и не находила ее.
Иногда ей казалось, но это было весьма мимолетно, что вина ее заключается в том, что она сидит дома, что она, как домашняя хозяйка, стала совсем не интересна для Кирилла: Кирилл растет, много читает, много занимается общественными делами, а она, Стеша, от этих общественных дел давно отстала. Но однажды она случайно натолкнулась на передовицу в центральной, очень авторитетной газете, где писалось о семье и, между прочим, о том, что женщина, безусловно, обязана «создавать семейный уют для мужа». И она обрадовалась этому…
«Да, да, я мать, я должна воспитывать детей, создавать уют Кириллу. Ведь он так устает на работе, так изматывается… и я должна ему помогать тут. Вот ведь какая я дура. Я часто его раздражение принимаю не так, как надо. Я совсем забросила его». – И она снова, с еще большим рвением принялась за уборку квартиры, особенно кабинета. Она накупила цветов, расставила их и с нетерпением ждала приезда Кирилла. Она даже надела черное платье, то самое, которое когда-то так долго берег для нее Кирилл. Но Кирилл все не ехал…
А сегодня у нее снова сидела Стефа. Она взобралась с ногами в мягкое кресло и тараторила:
– Ну, рассказывай, рассказывай. Все рассказывай. В чем ты его подозреваешь?
Стеша говорила тихо, прибито и словно не Стефе, а самой себе: она находилась в таком состоянии, когда ей надо было кому-то все высказать, просто чтобы кто-то выслушал ее.
– А-а-а, я теперь уже не подозреваю, я все знаю. Ведь говорят, самое тягостное – это когда ты ничего не знаешь… а теперь я все знаю, и мне больно… я уже мертвый человек… я уже вынимала револьвер из стола… и приложила его к виску, как в это время в кабинет вбежал Кирилл малый… И вот я опять – мертвая, разбитая… Из меня выколотили все… даже гордость.
– В чем же ты подозреваешь? – Стефа еще удобнее уселась в кресле. «Это интересно, интересно. Вот порасскажу!» – думала она и, как собачка, смотрела Стеше в глаза.
– Мне почему-то запали в память его часы.
– Ага! Ну, вот, я тебе говорила! – Стефа даже подскочила в кресле.
И Стеша рассказала. Еще тогда, перед отъездом Кирилла в Москву, она спросила его про часы, он ей ответил, что отдал часы в починку тому самому мастеру, которому они всегда отдавали. И дня два тому назад Стеша, чтоб сделать хорошее для Кирилла, пошла за часами. Мастер ответил, что у него часов Кирилла нет. Тогда она решила, что Кирилл отнес их другому мастеру, и грустная вернулась домой.
– Но, когда я вернулась домой, вдруг вспомнила, что я
– Ага! Ну, вот видишь, я тебе говорила! – обрадованно вскрикнула Стефа.
Стеша не слышала ее.
– И мне стало страшно. Я вся затряслась. Кинулась к телефону. И, все еще не веря, ничего не понимая, я просто хотела поговорить с Феней, попросить ее, чтоб она пришла ко мне. Ведь она наша… понимаешь, наша… Ну, я ее считала такой, своей… совсем своей, и Кириллу я рекомендовала ее взять в помощники… Я подошла к телефону и хотела с ней поговорить, посоветоваться, но почему-то грубо крикнула: «Часы Кирилла у тебя! Я знаю». И Феня мне все рассказала.
– И хвасталась, хвасталась?
– Да нет… Она сама сломилась, заплакала.
– Сучонка. Холостячка. Вот они, новые-то теории… У других мужей отбивать. Ну, теперь все понятно. – Стефа встала и прошлась по комнате. – А ты вот что, махни на них рукой и заведи себе кобелька, честное коммунистическое.
Стеша смолкла и только тут поняла, что перед ней Стефа, та самая «баба-наказание», которая завтра же все разнесет по заводу. Стеша смолкла, подобралась и даже деланно оживилась.
– Рога. Рога наставь Кириллу. Хочешь, помогу? У меня есть один такой – мировой парень. Хочешь, сегодня же приведу к тебе, честное коммунистическое.
– Нет, нет, – Стеша передернулась от омерзения. – Ты не понимаешь меня, Феня – та бы поняла.
– О да! Она бы поняла. Она бы поняла! – с обидой закричала Стефа. – Она бы поняла, а я не поняла. Поняла так, что мужа отбила. Сука она – вот кто…
Стеша снова заволновалась.
– Сейчас должен приехать Кирилл. Я послала ему телеграмму, что между нами все кончено… я все знаю. Он не дождался конца сессии и вылетел сюда. Как же, – с грустью добавила она, – вдруг все узнают, что Кирилла Ждаркина покинула жена… а может быть, даже застрелилась. Теперь он начнет уговаривать меня… на время отошлет от себя Феню… Но ведь прорвалось… и это теперь будет повторяться… От другой ко мне…
– Сучка. Ей башку отвернуть. – Эти слова Стефы снова привели Стешу в себя.
Под окнами остановилась машина. Из нее вышел Кирилл.
– Ну, вот, – сказала Стефа. – Я смоюсь.
В дверях она столкнулась с Кириллом. Он похудел, оброс. Не замечая ее, сгорбленный и прибитый, он направился к Стеше.
– С приездом, товарищ Ждаркин, – сказала Стефа и вышла из кабинета.
– У меня нет слов, – начал он и хотел было взять Стешу за руку.
– Подлец! – Стеша рванула руку и отошла в сторону.
– Даже такое слово мало для меня. Но мне потому и тяжело, что я не подлец. – Кирилл, очевидно, говорил то, что он продумал, когда летел из Москвы на аэроплане, и то, что он говорил себе в пути, казалось ему стройным, убедительным и сильным, а тут все это вдруг разлетелось, стало жалким и даже пошловатым. Он остановился, посмотрел на Стешу в черном платье, в том платье, которое он ей когда-то подарил, на ее лицо – суровое и строгое, такое же, как оно было у нее, когда она вела машину, в ее глаза – зеленоватые, большие, с длинными и мягкими ресницами. Посмотрев на нее, он понял – она от него не уходит, а давно ушла, и ему стало невыносимо больно. – Ведь ты же знаешь, что я не подлец… не развратник… Я завален делами, я, наконец, устал, – сбился он и, покраснев от стыда, упал перед ней на колени и сказал просто: – Ну, прости меня.