Бруски. Том 1
Шрифт:
– Нет, у меня тут знакомый есть, – сдерживая смех, ответил Сергей. – Степан Харитоныч Огнев.
– Урк, – проглотил Никита и пристально глянул на Сергея. – Вы что, ему родственник, что ль, доводитесь?
Направо, рядом с домом Плакущева, точно кому-то кланяясь и прося прощения за свой плохой вид, стояла избенка Огнева. У Сергея по телу пробежала дрожь, он чуть не крикнул Никите, чтоб тот ехал скорее, но Никита, и сам волнуясь, круто завернул Воронка и
– Эй, хозяин, принимай гостя!.. Мужик ладный, – добавил он тише, обращаясь к пассажиру. – Могет принять. Только тесновато у него.
Со двора выбежала Груша. Она посмотрела на Сергея, посмотрела пристально. Пыльный, рыжий от пыли костюм, шляпа с широкими полями, а Сережа уехал совсем пареньком, в отцовском картузе, в штанах с заплатами на коленках… И пробежала по лицу у Груши тревога: чужой в телеге.
– А ты не кричи, – удержала она Никиту и, повернувшись к Сергею, добавила: – Больной он, Степан-то.
Из-под полей шляпы на нее смотрели большие серые глаза, над глазами свисали густые, точно налитые свинцом, брови, – и Груша дрогнула, закачалась:
– Сереженька!.. Милый!.. Батюшки, не узнала!
Сергей выпрыгнул из телеги и, целуя мать, поднял ее:
– Вот и я. А отец?
– Не ждали… Не ждали, – засуетилась, обливаясь слезами, Груша. – Степан! Степа!
Из избы, цепляясь руками за косяки двери, вышел Степан.
– Ух, Сергунька! – выдохнул он. – Аль Сергей Степаныч, а?
Никита заерзал в телеге:
– Степан Харитоныч, от Кирилла Сенафонтыча вам приветец.
– Это что у вас за дипломат? – спросил Сергей, доставая из телеги чемодан. – А?
– Этот? – Степан посмотрел на Никиту. – Вьюн… Вьется и около дряни и около хорошего человека… Середняк, по-вашему.
Никита, как будто не расслышав слов Степана, заговорил, обращаясь к Сергею:
– А и не говорил мне, кто ты есть. Вот за то й не возьму с тебя за дорогу. Что!
– Отдай, – Степан сморщился. – Отдай, Серега… У меня сейчас нет денег, да и вообще.
– Не надо. Говорю, не надо, – Никита отшвырнул пятерку.
– На-ка, на! – Груша подхватила пятерку и сунула ее Никите. – Поезжай-ка ты…
В калитке стояла Стешка. Чуть выставив вперед руки, она не решалась – кинуться ли ей на шею Сергею, как в детстве, или просто, как со старым знакомым, поздороваться за руку…
А вечером Никита бубнил Плакущеву:
– Приехал… Сергей, чай, Огнев. Ну и ферт… На башку напялил какое-то коровье дерьмо – шляпу. Подъехал ко двору – барин в шляпе, а без порток… Да и не все у него тут в порядке, – постучал ладонью по
– А ты не городи, – прервал его Илья Максимович. – Слыхал о нем и в газете немало читал: умница. Молод, а уж член Наркомзема. Теперь уши-то и нам на время придется прижать да помалкивать пока что. Он, чай, дорогой-то играл тобой, как мячиком, а тебе не знай что показалось… Дескать, ты над ним мудровал.
Никита обозлился:
– А я Кирьку видел… Живет припеваючи.
– А не интересно мне, – Плакущев нахмурился.
– Тебя вспоминал. Я, говорит, от него все отберу: на суд хочет. Что? Чего ты баишь?
Плакущев, ворча, поднялся и ушел в избу.
– Вот те и не интерес! – И Никита тихо засмеялся.
Звено второе
1
Сергей Огнев жил в Широком Буераке уже вторую неделю.
Весть о его приезде на село разнеслась в тот же вечер. Весть эту особенно старательно разносил Никита Гурьянов: он боялся, что Сергей расскажет про то, как Никита «выцыганил» у него на водку, и он, стараясь опередить такое, бегал по избам, выкрикивал:
– Приехал. Слыхали? Чай, хахаль этот – сын Степки Огнева, – он не мог сказать «дурак», говорил мягче. – Не в себе, истинный бог. А водку хлещет, страх. Чай, силой заставил меня в винную лавку забежать, – и удивленно разводил руками. – И не заплатил… За водку. Истинный бог.
Последнему никто не верил: все знали, у Никиты со двора бесплатно не возьмешь лопаты снега в глубокую зиму, а где уж там, чтобы он сам на водку дал. Удавится.
– А вот, говоришь, в шляпе? Это чудно есть. Шляпу, говоришь, на башку напялил? – И Маркел Быков, прогнусив, положил руки на живот, как это делает поп Харлампий после сытного обеда.
– Шляпу, – утвердительно и смело ответил Никита.
– На самую башку?
– На башку.
– Вот это да-а-а.
И люди по вечерам украдкой подглядывали в окна избы Степана Огнева, рассматривали Сергея на улице, вежливо раскланивались и потом долго смотрели ему в спину, – одни с завистью, другие подмигивая, третьи с величайшей ненавистью.
Люди рассматривали Сергея, а Сергей рассматривал их. Он лет четырнадцать не был в деревне, и представления о деревне у него, во-первых, были еще детские, во-вторых, более очищенные, нежели сама жизнь. А теперь, когда он столкнулся с действительностью, многое ему показалось странным и даже непонятным.