Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

Пронин Виктор Алексеевич

– «Мерседес», конечно, хорошая машина, – медленно заговорил он. – И Шарончиха неплохая баба… А Шарончиха в «Мерседесе» – это, наверно, вообще полный отпад… Только вот что… Мне ведь с ней не совладать.

– Почему?

– По той же причине, по которой и ты не совладаешь.

– За себя я спокоен, – посерьезнел Выговский.

– Я тоже за себя спокоен, – Здор почувствовал, что взял верный тон, и как бы обрел уверенность. – Если уж называть вещи своими именами, если уж говорить откровенно…

– На это и надеюсь, – вставил Выговский.

– Не надо, –

отмахнулся Здор, осознав вдруг, что Выговский допустил ошибку. Этими вот простенькими словами он выдал и свою зависимость от Здора. И все, что он говорил о Шарон Стоун и «пятисотом» «Мерседесе», действительно могло оказаться просто трепом. Выговский тоже понял, что промахнулся, его слова, которые вроде бы должны были польстить Здору, оказались пустоватыми. – Так вот, – Здор дождался стрелки на светофоре у Министерства путей сообщения и свернул влево, вниз, к площади трех вокзалов. – Так вот… Игорек. Я ведь прежними делами не занимаюсь.

– И прекрасно!

Оба сразу почувствовали, что и эти слова слабоваты.

– Не занимаюсь, – повторил Здор. – У меня теперь другие игры. Если кто указал на меня пальцем… Передавай тому человеку большой привет. – Здор подождал, пока проедет трамвай со стороны Красносельской, свернул круто влево и пристроился у высокой железной ограды рядом с туристским автобусом. – С тебя сто рублей.

Выговский молча вынул деньги, отсчитал десять сотенных купюр и положил их на приборную полку, накрыв ими собственную визитку.

– А теперь слушай. Я ведь всерьез предлагал тебе ехать со мной. Ты работал в леспромхозах. Знаешь местных. Условия. Начальство. Там же не только зэки, там и воинские части. Им нужно питание, обмундирование, начальству нужны деньги, хорошие деньги, у них нет техники, горючего… И так далее.

– И пойдут эшелоны на юг? – спросил Здор.

– На запад тоже.

– Там уже ждут?

– Заждались, – Выговский посмотрел на часы. – Так что? Едешь? Время есть.

– В другой раз. Если он будет, конечно.

– А почему ему не быть?

– Мало ли, – Здор склонил голову к тощеватому плечу. – Жизнь богата в своих проявлениях. То морду покажет, то зад… И не знаешь, что лучше. Вроде и морда – но оскаленная. Вроде зад – но добродушный и незлобивый… Так кто на меня–то вывел?

– Не скажу! – Выговский рассмеялся. – Как это в песне поется… Пусть останется глубокой тайною.

– Нет ничего тайного, что бы не стало явным.

– Ого! – восхитился Выговский. – Библию почитываешь?

– С ментами общаться пришлось. Чуть ли не каждый следователь мне эти слова приводил. И я поверил – правду говорят.

– До скорой встречи! – Выговский протянул руку.

– Бог даст, свидимся. – Узкая ладошка Здора утонула в широкой лапе Выговского. Была она, несмотря на жару, прохладной, и Здор явственно почувствовал властность, таившуюся в этой ладони. Женщины, должно быть, это чувствуют острее или, лучше сказать, обреченнее. Здор не пытался сопротивляться сильному пожатию Выговского, лишь усмехнулся про себя – знал он таких вот красавчиков, которые не упускали случая показать свое превосходство,

в чем бы оно ни заключалось. Выговский увидел его скрытую усмешку и поспешно ослабил рукопожатие – это тоже была ошибка. Не надо бы ему вот так сразу настаивать, давить, возвышаться.

Когда он вышел из машины и затерялся в толпе, махнув на прощание высоко поднятой рукой, Здор поднес ладонь к лицу, понюхал и ощутил сладковатый запах – так пахнут арабские духи, в них всегда есть приторная сладковатость. Это его озадачило – у Выговского должен быть другой запах, не столь откровенно женский.

Золотой змей на шпиле Казанского вокзала сверкал в розоватых лучах закатного солнца, возле универмага «Московский» толпились люди, зазывалы через динамики приглашали посетить могилу Высоцкого, могилу Паховомой, могилу Квантришвили, могилы Листьева и Миронова, побывать среди могил Ваганьковского, Новодевичьего и еще каких–то кладбищ. Казалось, люди только для того и приезжали в Москву, чтобы побродить среди могил, будто больше здесь смотреть–то нечего, заняться нечем, среди живых и повидать–то некого. И надо же – лезли в автобусы тетки с сумками, пацанье в джинсах, девицы в таких коротких юбках, что каждый желающий мог оценить красоту и изысканность их ягодичных складок.

Как же – в Москву приехали!

Не лыком шиты!

Здор сидел за рулем, не прикасаясь ни к визитке Выговского, ни к его деньгам. Он не решался сунуть их в карман, словно ждал какого–то ему одного понятного разрешения, знака, сигнала.

– Слово предоставляется начальнику транспортного цеха, – пробормотал он. – Интересно. Жизнь, выходит, не кончилась… Жизнь, выходит, еще только начинается.

Неожиданно в боковое стекло раздался резкий частый стук – наклонившись и покраснев от натуги, в салон заглядывал толстый мужик.

– Свободен? – спросил он.

– Пока свободен, – усмехнулся Здор, открывая дверцу машины.

– Что значит пока? – требовательно спросил мордатый, видимо, боясь московского подвоха.

– То и значит. Неизвестно, останусь ли свободным завтра. А сегодня свободен, о чем и докладываю. Чистосердечно и искренне.

– На Ваганьковское отвезешь?

– Отвезу. А что там, на Ваганьковском?

– Высоцкий.

– Это который поет?

– Он и песни поет, он и горькую пьет, и еще кое–чем занимается, – жизнерадостно рассмеялся толстяк, падая на переднее сиденье. – У меня два часа до поезда. Успеем?

– Смотря сколько будешь на могиле комлать.

– Минут пятнадцать надо потолкаться, потоптаться… А?

– Тогда успеем.

– А что это у тебя деньги на виду? – Толстяк показал на пачку сотенных. – Нехорошо. Деньги не любят открытого пространства. Они в темноте размножаются, в помещении тесном, в воздухе затхлом. От сквозняков дохнут. Улетучиваются.

– Согласен. – Здор сложил купюры пополам и сунул их в карман.

– И на пуговицу застегни, – напомнил толстяк.

– Застегну, – усмехнулся Здор. Он дождался знака, который позволил бы ему взять деньги. Визитку сунул в тот же карман. И тронул машину с места.