Будь готов!(Си)

Орлов Борис Львович

Глава 5

Окоем заалел, лучи солнца набросили на фату облаков пурпурные блики. Рассвет… Ясный и светлый новый Божий день приходит в мир. Благодать!..

Я поднялся, перекрестился и произнес: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, Аминь». Затем немного подождав, пока все чувства не придут в тишину и мысли твои не оставят все земное, и лишь тогда начал молиться, без поспешности и со вниманием сердечным:

— Боже, милостив буди мне грешному.

Низко поклонился. Сзади тут же послышался шепот детей и отроков:

— Позырьте,

ребя, — сдавленное хихиканье, — Алеша опять свою зарядку делает…

Помилуй их, Господи, ибо не ведают они, несчастные заблудшие, что есть истина и что есть свет Твой!..

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй нас. Аминь.

Спаси их, Господи! Наставь их на путь истинный, ибо добры они и праведны. Ну, почти праведны…

— Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.

Я встаю на колени, и принимаюсь отбивать земные поклоны, твердя про себя: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас». Кто-то из младших громко фыркает, но тут же раздается звучный шлепок и тихий, но строгий голос выговаривает:

— Ты это зачем? Тебя кто учил смеяться над больными? Тебе бы понравилось, если бы ты, например, насморк схватил, а все бы стали смеяться, что у тебя сопля на носу? Понравилось?

— Я больше не буду…

— Само собой. Сегодня — без личного времени!..

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи помилуй!

Это древнейшая молитва. Мы ее произносим, когда вспоминаем наши грехи. А я — грешен. Я очень грешен, ибо как иначе объяснить то, что спутники мои остаются глухи к словам правды Твоей, а сердца их закрыты для Тебя? Господи, помилуй…

— Воставше от сна, припадаем Ти, Блаже, и ангельскую песнь вопием Ти, Сильне: Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас.

Опять шепот. Почти совсем неразличимый, но все же:

— Ребя, он опять песни вопит…

— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. От одра и сна воздвигл мя еси, Господи, ум мой просвети и сердце, и устне мои отверзи, во еже пети Тя, Святая Троице: Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас.

Просвети меня, Господи! Как, как мне достучаться до душ их, ибо не заслуживают они Геены огненной. Не попусти их остаться во власти врага извечного!

— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. И ныне: Внезапно Судия приидет, и коегождо деяния обнажатся, но страхом зовем в полунощи: Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас. Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!..

— Подъем! — грозный окрик, и весь наш лагерь моментально приходит в движение, словно муравейник, в который кто-то недобрый воткнул палку. Мои спутники, которые сами себя называют «пионерами», быстро скатывают постели, дружно, по команде, разминают затекшие со сна члены и торопятся

к ручейку умываться. Меня передергивает, словно от озноба, но это — не холод. Там у ручья всегда разворачивается одна и та же безобразная картина: отроки и отроковицы разоблачаются донага и совершают утреннее омовение, совершенно не стыдясь друг друга. Грех! Хотя, может быть, нет? Может быть они столь чисты, сколь быль чисты Адам и Ева в садах Эдемских до грехопадения?..

Я свернул свою подстилку, что заботливо предоставили мне мои спутники взамен рогожи, стянул ее ремешками и, дождавшись, когда пионеры вернутся в лагерь, двинулся к ручью. Они говорят, что в здоровом теле — здоровый дух, и они — правы.

В неглубоком овражке бежит кристально чистый ручей — нет, даже не ручей, а небольшая речка. Сбросив рясу, я наклонился, зачерпнул прозрачной воды…

— Алеша, — позвал меня низкий грудной голос, — тебе помочь?

О, Господи! Опять тут ты, греховодница! Ко мне неслышной поступью подкралась Мария — та самая огромная, хотя и не лишенная женской красоты девица, что встретила меня одной из первых. И теперь преследует, явно склоняя ко греху. Хоть и не говорит о том прямо. Искушает…

— Послушай, дочь моя, я ведь уже сколько раз говорил тебе, что показываться пред мужчиной без одеяния и покровов — грех. Почто же ты искушаешь меня? По чьему наущению смущаешь меня видом лядвий и персей твоих?..

— Алешенька, ты всегда так странно говоришь, — она засмеялась, — но сейчас уж совсем непонятно. Неясно речешь, отче — правильно?

С эти словами она подошла ко мне вплотную и стала поливать мои плечи и спину холодной водой, черпая ее горстями. Потом помогла растереться жестким полотенцем и, сказав «Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья!», отошла и принялась одеваться. Язычница! Господи, прости ее, ибо не ведает она, что творит!..

После завтрака, который состоял из разваренного и растертого картофеля, куска сушеной рыбы и брусничного чая, я отважился подойти к старшему звеньевому, дабы поговорить с ним о судьбе его и людей, что доверились ему. Ибо хотя на вид он и горд нравом, на деле же сердечен, добр и заботлив:

— Товарищ старший звеньевой, дозволено ли мне будет…

Алексей отвлекся от сбора своего заплечного мешка и повернулся ко мне:

— А, это ты, тезка… Что там у тебя? Только слушай: давай ты сразу по-нормальному говорить станешь, а то тебя понять иной раз ну просто невозможно…

— Видишь ли, Алексей, я давно хочу спросить тебя: как же так вышло, что вы совсем ничего не знаете о Боге? Ведь добро и зло вы же различаете?

— И что? — он заинтересовался. Добрый знак.

— Но разве не зришь ты… ну, то есть, разве ты не видишь, что добро — это и есть Бог?

— Честно? Не вижу, тезка. Да и никто не видит. Вот ты сам посуди: разве у нас есть зло?

— Ты просто не видишь его, сыне. Вот ты, например. Ты ведь сожительствуешь с юной отроковицей. А без освящения таинства брака церковью, сие — грех…