Будь готов!(Си)

Орлов Борис Львович

Мы мучили старика бесконечными вопросами, требовали самых мельчайших подробностей и даже самых незначительных фактов, пока, наконец, после полутора часов бесконечных расспросов, вопросов, восхищений и восторгов, не вмешались врачи, которые заявили, что Федор Иванович устал, что ему немедленно необходимо отдохнуть. Мы расстались, получив от старика заверения, что при первой же возможности он отправится в Пионерию, посетить мемориал Деда Афгана и встретится с нашими ребятами. Он уходил, тяжело приволакивая ноги, опираясь на свою палку, отдуваясь после каждого

шага, а мы стояли под салютом и, замерев, смотрели, как перед нами идет наша славная история…

Должно быть, Федор Иванович успел покинуть не только зал, но и само здание музея, когда нас, наконец, отпустило. Мы зашевелились, мальки уже начали переговариваться, и тут к нам подошли Никольский и Метелкин:

— Вот что, товарищи, сейчас решено отвезти вас на МТС, на речной порт. Там вы кое-что увидите, а после этого уже будем дальше решать вопрос с вашим движением в Артек.

И мы поехали…

Ехать оказалось довольно долго — около часа. Везли нас по хорошей прямой дороге, не только засыпанной щебнем, но кое-где даже забетонированной. В конце одного из таких забетонированных участков большая группа людей старательно выравнивала дорогу, подсыпала гравий, а человек пятьдесят, впрягшись в дорожный каток, с равномерным уханьем тащили его, трамбуя полотно. Человек тридцать колхозников с оружием наперевес стояли по сторонам, наблюдая за порядком…

Наш сопровождающий Иван — крепкий парень примерно моих лет, но с комсомольским значком на груди — махнул рукой и сообщил:

— Лишенцы. Из Магадана.

— Откуда?!

— Ну, из Магадана, — и, видя наше изумление, пояснил, — Усадьба у нас есть такая, Магадан. Лишенцы там живут.

Из дальнейшего рассказа мы выяснили, что усадьба Магадан состоит из центра — собственно Магадана и выселок — БАМа, Колымы, Норильска и, напомнивших нам о далеком доме, Соловков. Лишенцев распределяют по выселкам, и там, под строгим конвоем, они ударным трудом встают на путь исправления. Вот эти, к примеру — бамовцы. Они дороги строят…

Неожиданно со стороны раздались крики, шум и мы, словно по команде, повернулись туда. Иван заколотил ладонью по крыше кабины, машина затормозила. Сзади встал второй грузовик с остальными. В ответ на наши вопросительные взгляды, Иван коротко кивнул и первым выпрыгнул из кузова.

Мы подошли к нескольким колхозникам, с трудом удерживавшим смуглого седоватого мужчину лет тридцати в камуфляже и тюбетейке, изо всех сил рвавшегося к нескольким таким же смугловатым седоватым мужикам в брезентовых робах, оттесняемых в сторону двумя автоматчиками. Иван, на рукаве которого красовалась нашивка замбрига — заместителя бригадира, шагнул вперед:

— Чего случилось, товарищи? О чем шумим?

Мужчина в камуфляже рванулся к Ивану:

— Товарища ўринбосар бригадир! А, джаляб, товарища замбриг! Эта эшак, эта онейнски сказал, что мой — сотин… э-э … пиредател! Я его сейчас… Отпустите!..

Один из мужчин в робах вдруг бросил что-то на непонятном языке, от чего человек в тюбетейке еще сильнее забился в руках державших его товарищей. Иван хотел

что-то приказать, но к нам уже подлетел верховой, спрыгнул с коня и остановился перед «тюбетейкой»:

— Что опять стряслось? — выслушав сбивчивый рассказ, распорядился — Этим выдать лопаты и вон туда, к березкам. Иргашев, давай-ка сюда…

Он вытащил из планшета лист бумаги с отпечатанным текстом.

— Подтверждаешь, что лишенцы номер два-сто тринадцать, шесть-семьсот одиннадцать и четыре-пятьсот девяносто три злостно уклоняются от исправления, оскорбляют колхозников и колхозный строй, упорствуют в своих враждебных заблуждениях? Подпиши здесь… Десятник! Подтверждаешь? Подпиши… Товарищ замбриг, вы присутствовали? Нет? Извините… Варенцов! Присутствовал? Подпиши…

Он расправил лист с подписями. Затем повернулся к остальным:

— По решению тройки, утвержденному начальником охранного звена Якушевым, лишенцы номер два-сто тринадцать, шесть-семьсот одиннадцать и четыре-пятьсот девяносто три признаны виновными в клевете на колхозный строй и колхозников, в уклонении от советского строительства, в ведении подрывной деятельности против Советской власти. Приговор: лишенцы номер два-сто тринадцать и четыре-пятьсот девяносто три — высшая мера социальной защиты, лишенец номер шесть-семьсот одиннадцать — сорок пять суток штрафного режима. Приговор привести в исполнение немедленно.

— Товарища звеньевой, — Играшев подался вперед, — разрешите мне?

— Нет, Алишер — Якушев положил руку на плечо «тюбетейке», — а то это будет уже не социалистическая законность, а примитивная месть. Варенцов, Петрушин, Славук — исполнить, старший — Варенцов. Номера шесть-семьсот одиннадцать использовать при копании ямы, связать потом.

Трое названных выдернули из толпы лишенцев тех самых — смуглых, и повели их к стоявшей в стороне группе берез. А Звеньевой Якушев повернулся к нам:

— Вы, товарищи пионеры, не подумайте: у нас такие чэпэ — редкость. Хотя, конечно, бывают…

Он немного помолчал и продолжил:

— Алишера жалко. Он уже семь лет, как полноправный колхозник, три почетные грамоты, благодарность от Правления, а тут — такое.

— Товарищ звеньевой, а он что — не из колхоза? — не удержавшись, спросил Тихонов, хотя и так было понятно, что Иргашев — не местный.

— Нет, он из Узбекистана. Да вон, хотите — поговорите с ним сами. Алишер! Алишер!

Иргашев подходит к нам. Он уже почти успокоился и теперь, широко улыбаясь, протягивает руку и старательно выговаривает:

— Здравствуйте, товарищи пионер, здравствуйте. Иргашев Алишер, старший колхозник…

Он охотно рассказывает нам, как одиннадцать лет тому назад попал в плен бригаде «Комсомольского прожектора», как после четырех лет лишенства был переведен в колхозники, как вступил в комсомол, а потом — и в партию, как ходил за зипуном в Узбекистан и Таджикистан, как был ранен, получил первую почетную грамоту, влюбился, женился. Он производит впечатление доброго и хорошего человека, о чем мы ему и сообщаем. Он улыбается еще шире: