Будь моей
Шрифт:
Еще у порога я уже знала, что он там. Почувствовала его присутствие, его мощную энергетику через запертую дверь. Он и правда стоял на кухне возле раковины и пил пиво. Увидев меня, произнес:
— Эй, — как будто пощекотал кончиком перышка нежную кожу у меня под коленкой.
— Эй, — ответила я.
Бросила сумку на пол и направилась к нему.
На матрасе все случилось быстрее, чем раньше. Лежа под ним, я быстро кончила. Он прижимался ртом к моей шее, моя рука, втиснутая между нашими телами, сжимала его
— Ты такая влажная. Мне нравится, когда ты возбуждаешься и становишься мокренькой.
Мы так и уснули на матрасе, обнимая друг друга. На часах не было еще и восьми. После полуночи проснулись. На полу ярким синим светом фосфоресцировал будильник, который я прихватила из дома; казалось, минутная стрелка движется по циферблату слишком быстро и слишком плавно, чтобы показывать реальный ход времени.
На этот раз он перекатил меня на бок и вошел сзади. Процесс занял больше времени, чем в первый раз, и, когда мы закончили, постельное белье было смято и пропитано потом, а мы оба часто и тяжело дышали: Брем, вытянувшись на спине, я — все так же на боку. Несколько минут мы просто лежали в темноте, в льющемся через окно блеклом лунном освещении, мешающемся с синим мерцанием будильника, потом он протянул руку и положил ее мне на бедро:
— Как тебе, детка? Ты счастлива?
Я перекатилась на спину.
Его прохладное тело в темноте казалось голубым; он придавил меня своим весом.
— Да, Брем, — ответила я. — Я счастлива.
— Я тоже, — сказал он.
Мне было легче говорить, не глядя ему в лицо, в бездонные глаза. Только так я смогла задать мучивший меня вопрос:
— Брем, как это все получилось?
— Ты сбила оленя. Я тебя увидел. И понял, что должен тобой завладеть.
— Это правда? Я хочу сказать, разве ты не видел меня раньше?
— Может, и видел. Но не такой. Не в такой юбке. Не такой… благоухающей. Как роза. Я действительно тебя заметил, детка. Тебя невозможно было не заметить.
Но ведь Гарретт говорил, что он упоминал обо мне. Потрясная преподавательница с кафедры английского языка. Всем надо записаться к ней в группу.Гарретт не сомневался, что он имел в виду меня.
Но если не меня, то кого? Не считая Аманды, все остальные женщины на кафедре были старше. Ни одну из них без сарказма нельзя было назвать «потрясной». Неужели это?..
— Ты раньше видел Аманду Стефански? — спросила я.
— А кто это? — поинтересовался Брем. Он гладил мое бедро, затем перекатился на бок.
— Женщина, которая подошла к нам в кафе. Преподавательница английского.
Он снова лег на спину:
— Конечно, видел.
— И что скажешь?
— На первый взгляд — простушка, — проговорил Брем. — Впрочем, довольно сексуальная. — И добавил: — Но с тобой не сравнится. — И снова заключил меня в объятия, прижимая к моему телу свой возбужденный член.
Чуть позже я встала попить воды из-под крана в ванной.
Включила свет и посмотрела на себя в зеркало.
На
В перерыве между занятиями я отправилась в дамскую комнату проверить укусы. От их вида у меня прервалось дыхание и между бедрами прокатилась глубокая электрическая волна. Был четверг, значит, ночевать я буду дома. Я сама не понимала, кто из двоих — Брем или Джон — был виновником охватившего меня страстного желания. Чего я хотела? Чтобы меня еще раз искусал любовник? Или чтобы муж обнаружил, что меня искусал любовник?
— Он тебя кусал? — Джон стаскивал с меня блузку.
Я кивнула.
Он увидел следы, которые за день из розовых превратились в фиолетовые.
Я почувствовала, как он напрягся. Впившись в отметины ртом, он рванул с меня блузку — превосходную белую блузку, которая подходила ко всем моим юбкам и брюкам, в которых я ходила на работу, — и перламутровые пуговицы запрыгали по полу.
Гарретт.
Посреди ночи я проснулась рядом с Джоном. Все тело ломило, конечности одеревенели, как будто я много часов проспала в поезде. Меня разбудила необходимость помочиться, давшая о себе знать острой болью в животе, сменившейся тупым зудом.
В темноте я пробралась в ванную комнату и, только встав с унитаза, включила свет и посмотрелась в зеркало. Передо мной стояла незнакомка (в зеркальном отражении я теперь всегда вижу женщину, не имеющую ничего общего с той, что ожидаю увидеть), но на вид совсем не отвратительная.
Женщина, которую муж трахает на полу гостиной.
Женщина, любовник которой ревнует ее к другому — тому, что пишет ей любовные записки.
Мои темные волосы спутались, а макияж пятнами размазался по лицу.
Изучая в зеркале свои неясные очертания, я подумала, что выгляжу довольно молодо, будто вернулась на годы назад, когда, переходя через дорогу, слышала, как мужчины с тротуара и из проезжающих мимо машин свистят мне вслед.
Этот свист заставлял меня опускать глаза. Я чувствовала себе униженной подобными знаками внимания, но в то же время, не знаю почему, — польщенной до глубины души.
Я сфокусировала взгляд и снова стала собой.
Женой Джона.
Матерью Чада.
Любовницей Брема…
В тот же миг я вдруг поняла, кто пишет записки. Если это не Брем, то…
Разумеется, Гарретт.
Гарретт.
Бедный, потерянный Гарретт, чье маленькое костлявое тельце я взяла на руки, когда он, семеня за Чадом, шлепнулся на подъездной дорожке и поднялся с разбитыми коленками.
Моя юбка из индийского ситца вся перепачкалась в крови мальчика, а блузка промокла от его слез.
Он был маленьким даже для своего возраста, с волосами, торчком стоявшими на затылке, пахнувший кукурузными хлопьями и солнцем. Рыдая, он прижимался лицом к моему животу. Я налепила на каждую коленку по лейкопластырю и угостила его мороженым-сандвичем.