Будь моей
Шрифт:
— Мы идем, детка? — спросил Брем. — Или так и будем торчать около этой кровати?
Я даже не обернулась.
Стояла как приклеенная.
Время как будто замерло. Я застыла около нашей кровати, пытаясь постичь, что же такое важное, связанное с ней, ускользает от моего внимания, Но Брем нетерпеливо покашлял за спиной, и я наконец сдвинулась с места. Магнитофон продолжал шуршать, делая запись. Я его не слышала — или предпочла сделать вид, что не слышу.
Брем отвез меня в город на моей машине. Его красный
Сидеть с ним в машине, так близко, было все равно что лежать в постели. Он знал, что делал. Полностью сосредоточился на автомобиле и дороге.
Рядом с ним я чувствовала странную робость, хуже, чем при первом любовном свидании. Тихонько пристегнула ремень безопасности и опустила козырек, чтобы заходящее солнце не било в глаза.
Я села было, как сидела всегда — скрестив ступни ног на полу, но тут же одернула себя: что за старушечья поза! — и небрежно перекинула ногу на ногу.
Брем покосился на мое колено и положил на него руку — прямо на синяк, окруженный алой полоской содранной кожи, след падения в кафетерии, но тут же вернулся к рулю, так как мы выезжали на шоссе.
Пока мы ехали, я сбоку наблюдала за его профилем. Поглощенный вождением, он производил впечатление человека, которому на всех плевать, которого ничто, кроме моторов, не интересует. Ко мне вернулся страх, похожий на тот, что я испытала сегодня в постели с ним. Он был страстной натурой, это очевидно, но и рассудительности ему хватало. Скажи я ему, что нашим отношениям надо положить конец, он бы понял и согласился. Вежливо здоровался бы, столкнувшись в колледже. Послушно ушел бы из моей жизни — так же спокойно, как вошел в нее. Что он действительно любил, так это автомобили. Их устройство, управление ими. Садясь за руль, он как будто переносился в свой особый мир, где ему беспрекословно подчинялись шестеренки и передачи, составляющие сердце мотора. Так же покорилась ему и моя машина.
Я угадала это по его глазам и облегченно вздохнула: хорошо, что он думает о дороге, а не обо мне.
Брем чуть напрягся.
— Эта машина разгоняется слишком быстро, — сказал он. — Ох уж эти япошки… — И покачал головой. Посоветовал мне проверить какую-то деталь — зубчатый ремень привода или что-то в этом роде. А то при переключении скорости слышится клацанье и машину уводит немного влево. Когда я в последний раз проверяла сход-развал?
— Понятия не имею. Боюсь, я не подозревала о его существовании.
Он фыркнул в ответ:
— А что, твой долбаный муж в машинах не сечет?
— Нет, конечно. Он разбирается в компьютерах. Он программист. Довольно крупный.
— Крупный программист. Мудила.
Я задохнулась. Так и сидела с открытым ртом, пытаясь прийти в себя. Шок оказался слишком сильным — как будто меня хлестнули по руке. Я бросилась на защиту Джона:
— Он хорошо стреляет из охотничьего ружья… — И замолкла,
— Лучше бы проявил заботу о транспорте жены. — Он опять дотронулся до моего колена. — Не говоря уже о других ее потребностях.
Мы преодолели несколько миль в полном молчании.
Был разгар поздней весны: ярко-голубое небо, деревья в цвету, изумрудно-зеленая трава. Я на несколько дюймов опустила окно и ощутила запах влажной глины и молодых листочков. Даже на обочинах шоссе пестрели нарядные бледно-желтые нарциссы — доказательством победы жизни над распадом и смертью, ароматным подтверждением того, что всю зиму под землей происходило нечто такое, благодаря чему холодные и мертвые луковицы превратились в растения, радующие глаз своей фривольной красотой.
Мы миновали место, где я сбила олениху, и я бросила взгляд на разделительную полосу, но ничего не увидела.
Неужели трава успела поглотить тело? Значит, сама природа вымыла его из этого мира, впитав мех, кровь и кости? Забрала все это обратно в землю? Или все-таки останками распорядился некто в ярко-оранжевой униформе и резиновых перчатках, выпрыгнувший из грузовичка с вилами в руках?
Но так ли это важно?
Тело исчезло.
Мы приблизились к повороту, за которым шла дорога к колледжу. Я собиралась показать Брему, как лучше всего туда проехать, но тут он, откашлявшись, произнес:
— Побеседовал с нашим другом Гарреттом.
Я повернулась к нему.
Он сидел, вцепившись в руль с излишней силой, — рот приоткрыт, ноздри раздуты.
— Что?
— Ничего. Просто сказал ему, если он еще тебя побеспокоит, у него будут неприятности.
— Господи, Брем! — Я зажала рот ладонью. Сердце пропустило удар, и меня бросило в холодный пот. Ледяная капля поползла по спине вдоль позвоночника.
— Ты не должен был говорить с Гарреттом! Я…
— Это — наше с ним дело, — отрезал он, разумеется проехав нужный поворот. — Это не обсуждается. Считай, что я ставлю тебя в известность.
Я уставилась на свои колени. Руки лежали на них, расслабленные и бессильные, словно необязательные части тела, способные соскользнуть и потеряться. Кровь стучала в висках, в мозгу тупо билась назойливая фраза («Это было, было, было»), я собралась высказаться, но в это время Брем огляделся и присвистнул:
— Где мы, черт возьми? Проклятье! Мы что, проехали поворот?
Мне удалось объяснить, что да, проехали, и на следующем повороте надо развернуться и ехать назад.
Движение почти замерло — по полосе тащился один-единственный грузовик, который Брем легко обогнал. Я заметила рисунок на кузове — двое рабочих и грузовик. За рулем сидел молодой парень и то ли напевал себе под нос, то ли сам с собой разговаривал. Мне вдруг отчетливо представился Чад.
На фотографии, в бейсбольной форме.
Ему одиннадцать. Он, взъерошенный и полный энтузиазма, не мигая, смотрит в объектив.