Буддизм и христианство (Сатанизм для интеллигенции, том 1 часть 4)

Кураев Андрей Вячеславович

Второй текст принадлежит св. Иоанну Златоусту. Начинается он очень похоже: "Когда ты видишь женщину благообразную, веселую, воспламеняющую твои помыслы, то представь, что предмет твоего пожелания - земля, что воспламеняет тебя пепел - и душа твоя перестанет неистовствовать... Представь, что она изменилась, состарилась, заболела, что глаза ее впали, щеки опустились, весь прежний цвет поблек; подумай, чему ты удивляешься. Ты удивляешься грязи и пеплу, тебя воспламеняет пыль и прах" Но вот сиюминутная аскетическая задача угашения похоти достигнута, и, оказывается, Златоуст совсем не собирается догматизировать свои слова: "Говорю это, не осуждая природы - да не будет!, - не унижая ее и не подвергая презрению, но желая приготовить врачество для больных. Бог сотворил ее такою, столь уничиженною, для того, чтобы показать и Свою собственную силу и Свое попечение

о нас, бренностию природы располагая нас ко смирению и укрощая всякую нашу страсть, а вместе с тем - являя Свою мудрость, по которой Он мог и в грязи образовать такую красоту. Посему, когда я уничижаю естество, тогда открываю искусство Художника. Ибо как ваятелю мы удивляемся более не тогда, когда он производит прекрасную статую из золота, а тогда, когда вырабатывает точный и совершенный образ из грязного вещества, так и Богу мы удивляемся и воздаем хвалу потому, что грязи и пеплу Он сообщил отличную красоту и в телах наших явил неизреченную мудрость" [813].

Нежелание видеть разницу духовных путей христианского мира и восточного приводит к весьма примечательным ситуациям. Например, в 1991 году издательство "Художественная литература" выпустило книжку "Будда. Истории о перерождениях". В джатаке "О заклинании тоски", включенной в состав сборника, есть следующее назидание: "Брат мой, ведь женщины - сластолюбивы, бездумны, подвержены пороку, в роду людском они - низшие. Как ты можешь испытывать любовную тоску по женщине, этому сосуду скверны?" [814]. Издательство рекомендует эту книжку "для семейного чтения"...

Да, Рерихи всех убедили в том, что Будда и Христос так похожи друг на друга... Более того, ради того, чтобы лишний раз уколоть христиан, Е. Рерих, например, пишет: "Будда высоко ставил женщину" [815]. Я был бы готов ей поверить...

Но вот однажды, чтобы убедить сомневающихся в правоте своего тезиса о том, что всякая женщина не более чем скверна, Будда провоцирует свою собственную мать (в том перевоплощении) на убийство его самого [816]... В другом перевоплощении - будучи царем Бенареса, Будда послал своего придворного плута сокрушить добродетель жены жреца, которая хранила верность мужу, - конечно же, ради подтверждения своей спасительной проповеди: "женщин нельзя удержать от соблазна" [817]. Кто в состоянии представить, чтобы подобные легенды слагались вокруг имени Христа? И, кстати, почему Христос, якобы учившийся буддизму в Тибете и Индии, первое чудо совершил на брачном пире? Почему он умножил радость собравшихся, умножив вино? Почему не предложил помедитировать на тему об изгрызанном трупе невесты?

Так что мне представляется, что попытка Е. Рерих обличить христианство за счет женолюбивого буддизма не отличается уважением к историческим реалиям. Буддистские тексты возглашают вполне недвусмысленно: "То же самое тело красавицы для трех существ разное: для собаки - это пища, для любовника - существо, для монаха - падаль" [818].

Но не все буддисты стали монахами. Некоторые дерзали вступать с "падалью" в брачные отношения и рождать новых монахов для буддистских монастырей *. Некоторые ламы даже решались признавать реальность своих собственных детей... "Сын Марбы по имени Додебум погиб молодым в результате несчастного случая. Он поехал с друзьями на праздник, где, вероятно, молодые люди изрядно напились, что не редкость для тибетцев. По дороге домой его лошадь, испугавшись пьяных криков, понесла, и Додебум свалился в пропасть. После его гибели Марба, во всяком случае внешне, пребывал в совершенно подавленном состоянии. Один из его учеников спросил его: "Учитель, ты учишь, что все есть иллюзия, как же тогда понять твое подавленное настроение?" - "Все так, сын мой, но случившееся - это уже сверхиллюзия!" [819]

– ---------* Соответственно, даже если они и соглашались с учением Гаутамы, монахи их не считали буддистами. "Этика буддизма обращается к тем, кому общество невмоготу, она организует не общество, а беглецов из общества. Она ведет просвещенных в монастырь. Оттуда - с безопасного расстояния - они светят миру, неспособному измениться, подают пример человеческих отношений. Но остальных, неспособных отказаться от семейных (и связанных с ними кастовых) связей, она оставляет зрителями монашеского подвига и обращается к ним только за милостыней. Миряне занимают в системе буддизма место, сравнимое с положением оглашенных в ранних христианских общинах. Это собственно не буддисты, а сочувствующие буддизму" (Померанц Г. О причинах упадка буддизма в средневековой Индии. // Антология Гнозиса. Т. 1.
– СПб., 1994, сс. 193-194).

Итак,

Н.О.Лосский имел основания предположить - "Надо думать, что буддисты, как и христиане, любят своих детей не только любовью сострадания, но и любовью, задающейся целью развивать содержательность их жизни, обогащать ее, а не вызывать в них отвращение к земному бытию" [820].

Постепенно народное сердце согрело ледышку буддистской философии. Холодная безрелигиозная и безрадостная проповедь Будды с течением столетий начала наполняться религиозным содержанием. Мир и человек стали представляться чем-то более привлекательным и иногда даже заслуживающим любви. Гораздо более человечные нотки стали звучать в буддизме махаяны, появившемся через пять веков после смерти Будды и в самом начале христианской эры.

Если христианство на пути в "массы" что-то теряло (и реакцией на эти потери и охлаждения было появление монашества), то в буддизме наоборот. И сегодня люди, увлеченные в "паломничество на Восток", незаметно для самих себя, "контрабандой" проносят в себе огромное количество "христианских предрассудков", и проецируют в восточные афоризмы то, любовь к чему привила им христианская культура.

То же произошло в Европе и с буддистским пониманием реинкарнации. В эпоху, когда на Западе царствовал культ прогресса, индийская реинкарнация "наложившись на теософский эволюционизм, приобрела неожиданно оптимистическое звучание" [821]. Ведь "Будда побеждает смерть именно как переход к мукам новой жизни, или побеждает смерть через уничтожение самого субстрата, которым питается смерть, - самой жизни. Лишь западное сознание, когда оно соприкоснулось с этим учением, могло - в силу аксиоматической ценности для него жизни впасть в заблуждение, приняв учение о переселении душ за благую весть о своеобразном бессмертии, о большей полноте жизни", - пишет проницательный русский философ С. Л. Франк [822].

Но нет этого оптимизма в индийских религиях. Именно "с переходом к идее переселения в индийской культуре воцарился чуждый Ведам пессимизм" [823]. Ранние индийские религиозные системы не знали ничего о реинкарнации [824]. "Веды" не знают о перевоплощениях, и лишь в "Упанишадах" появляется эта идея. Но там она и называется "знанием, которое не пребывало ни с одним брахманом" (Брихадараньяка-Упанишада. VI, 2,8).

И нельзя сказать, что это новое знание преподносилось как евангелие ("радостная весть"). Оно, по меньшей мере, озадачивало, а при своем последовательном усвоении и просто ввергало в отчаяние. Уже в Чхандогья-Упанишаде обращает на себя внимание ответ, который дает вождю богов Индре созидающий дух Праджапати. Индра спрашивает: как найти и различить свое истинное "я". Сто лет он проводит в ученичестве, пока наконец ему не дается правильный ответ: "Если человек покоится в глубоком сне без сновидений, это - его "я", это Бессмертное, Достоверное, Всеобщее Бытие". Индра отправляется в путь, но скоро им овладевает сомнение; он возвращается и спрашивает: "Но в таком состоянии, о высочайший, человек ведь не знает о себе: "это я", и не знает: "Они - существа". Человек предан уничтожению. Я не вижу здесь ничего обнадеживающего".
– "Именно так, - ответил Праджапати, - это действительно так" [825].

С.Н.Трубецкой - друг и ученик Владимира Соловьева и, пожалуй, лучший русский знаток истории философии, - по этому поводу заметил: "Последнее сомнение Индры относительно выгоды беспробудного сна сампрасады - делает большую честь этому богу, так как многие из его соотечественников вполне успокаивают свои сердца в немом ничтожестве нирваны" [826].

Переселение не ведет к спасению; скорее надо искать спасения от него самого. Отныне "сумма и сущность всей индийской философии есть скорбь метемпсихоза и способ избавления от нее" [827].

Поэтому сугубо странен энтузиазм европейских проповедников реинкарнации. Ведь даже если есть реинкарнация, задача восточных "спасителей" (от Кришны до Будды) - найти путь, чтобы эта жизнь стала последней.

Знает эту скорбь (правда, порожденную не как таковой идеей реинкарнации, а идеями космических циклов) и библия. Ветхозаветный мудрец Екклезиаст жалуется как раз на тот бесконечный космический возврат, который утешал Сократа. "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас" (Еккл. 1, 9-10). Ап. Павел называет цикл узаконенной повторности "суетой", от которой мается и стонет все творение (Рим. 8, 20). Но теперь - появилась надежда, и "мы спасены в надежде" (Рим. 8, 24). "