Будем кроткими как дети (сборник)
Шрифт:
— Я все же очень счастливая, наверное, — рассуждала она далее, — потому что увидела мужа и сына, прежде чем переселиться в ту страну, которая находится за стеною неба. Только жаль, что уже нет рядом соседей, всю жизнь считавших меня несчастливой: посмотреть на меня и то некому, вот беда!
— Ничего, жена, — успокаивал ее Шэк, — мы спустимся отсюда вниз, на равнину, и будем жить среди людей.
И они спустились с гор в долину и долго жили среди людей.
Эту историю рассказывал своим товарищам по учительской конференции, проходившей в Южно-Сахалинске, директор П-ской средней школы Пак Сергей Алексеевич, которого в детстве звали Сугир и кому женщина велела передать знаменательные слова о пчеле и цветке.
Будем
Это очень древний афоризм, содержащий в себе немало философической прелести.
Но расскажу про один горький случай из своей жизни.
Однако перед этим должен я рассказать про другой случай, который и пробудил мою память. Произошло это в одном областном городе, где я находился в командировке.
Я занимал в большой гостинице отдельный номер с телефоном. Однажды вечером, еще не очень поздно, когда я отдыхал у себя, этот телефон вдруг зазвонил. Никакого звонка я не ждал.
— Максимов слушает, — ответил я несколько удивленно.
В трубке я услышал чье-то порывистое громкое дыхание, затем раздался ясный детский голос:
— Дяденька, это вы?
— Да, — улыбнулся я. — А кто со мною говорит?
— Это я, Ленка.
— Ну, здравствуй, Ленка…
— Здравствуйте… — Там где-то немного помолчали и повздыхали. Затем быстро, нетерпеливо — Дяденька, мамка моя у вас?
— Нет… — ответил я не сразу. — Нет, твоей мамы здесь нет.
— Неправда! — гневно крикнула девочка. — Мамка у вас! Позовите ее, дяденька, мне надо что-то сказать!
— Леночка, да нету здесь твоей мамы! — совсем растерялся я. — Ты ошиблась, понимаешь? Не туда попала. Я другой дяденька…
— Вы врете, врете! Дайте трубку маме!.. Я сейчас убегу отсюда, вот вам!
И вдруг я услышал тонкий, совершенно-таки заячий крик и плач.
— Девочка! Лена!.. — начал было я, но трубку уже бросили…
Я поднялся, затянул раздернутый во всю ширь галстук, надел шлепанцы и вышел из номера. Дежурная по этажу, когда я все рассказал ей, произнесла сурово:
— Балует эта мамка, наверное, вот и вся задачка. Бессовестные! Совесть теряют некоторые в командировках, с жиру бесятся. А на моем этаже нету такой с ребенком. Ищите по другим этажам.
Но искать на других этажах, — а их было шесть в громадной гостинице, — я не стал. Слишком было нелепо и неловко… и какая-то безнадежная, затаенная горечь пробудилась в душе.
Я вернулся в номер, долго с недоумением смотрел на телефон, а затем, махнув рукою, заперся на ключ и с утренними газетами завалился на диван.
Но читать я не смог. Я вспомнил тот случай из своего детства.
Я спускал на воду корабль. Река наша в прилив широко разливалась, потому что поднявшееся море затворяло устье. Вода наполняла широкую и ровную приречную низину, и в туманный день, когда за полсотни шагов уже ничего не видно, можно было вообразить, глядя на видимый край реки, что это подступило само море. И вот на такое-то море и в такой именно туманный день я пустил с берега трехмачтовый фрегат с белыми матерчатыми парусами, натянутыми на настоящие реи со шкотами. И все остальное — ванты, салинги, якоря, рулевое управление — было настоящее. Я долго готовил корабль к плаванию, извел целую пачку лобзиковых пилок, разорвал тайком четыре отцовских носовых платка, но сейчас руль установил так относительно ветра, чтобы фрегат уже не вернулся к берегу. Я отпускал его навсегда.
Мне представлялись головокружительные морские дали, куда суждено уйти моему кораблику, и острова с пальмами, и дикие народы, бегающие с дырками в проколотых ноздрях, куда вставляют акулий зуб. И я немного завидовал тем, которые уплывали на фрегате, но понимал, как они должны быть благодарны мне… Я снаряжал и отправлял в плавание не первое судно, и сейчас где-то ходили мои белопарусники, обретя благодаря мне
Вдруг возле кораблика взметнулся водяной столб взрыва, и другой, и третий! Настоящая бомбардировка! Я оглянулся и увидел позади себя три темные фигурки.
Подкравшись незаметно, а теперь похихикивая, перемигиваясь меж собою и строя мне рожицы, стояли передо мной трое мальчишек с камнями в руках. Я знал всех — то были наши, поселковые. Вдоволь подразнив меня, они, уж больше не таясь, снова принялись бомбить мой корабль.
— Стойте! — крикнул я. — Не вы делали!
Не могу утверждать, что крикнул я очень решительно. Их было трое, я один, и они с таким азартом обстреливали фрегат, воображая, наверное, пальбу тяжелой береговой артиллерии, что я даже в каком-то минутном беспамятстве горя захотел к ним присоединиться… Я сразу же понял, что кораблю пощады не будет — уничтожат, разнесут! — и, вмиг приняв эту фатальную неизбежность, готов был теперь удовлетвориться хотя бы частью того удовольствия, которое целиком захватили непрошеные бомбардиры. Сердце во мне сжалось в холодный маленький комочек, я улыбнулся жалко и, нагнувшись, стал искать под ногами камень.
Но кто-то из них заметил мое намерение и грозно крикнул мне, чтобы я уматывал. Все трое оставили кораблик и снова повернулись ко мне. Видимо, я чем-то показался им забавным, они заулыбались, переглядываясь. Кто-то длинно сплюнул сквозь зубы… Набравшись духу, я опять крикнул:
— Чего вам надо? Я вас не звал… Так несправедливо!
Тут один, чуть пониже меня ростом, но щекастый, кругленький, вдруг неожиданно размахнулся и метнул в меня камень. Багровый огонь взорвался в моем левом глазу, я упал на колено, зажимая лицо руками. Кровь потекла меж пальцев. Глаз сразу же заплыл подушкой опухоли и перестал видеть. Когда гул тяжелых жерновов немного стих в голове, я с диким визгом вскочил на ноги и, сжав окровавленные кулаки, кинулся на пиратов. Они дружно развернулись и дунули от меня вдоль реки. Я мчался за ними со страшным воем, которого не в силах был приостановить, — горло мое напряглось, словно костяная трубка, и оттуда сам собою вылетал мучительный беспрерывный крик. Из носа хлестала кровь, заливая грудь.
Единственным глазом своим я высматривал того, щекастого, который мчался, низко пригнувшись, часто оглядываясь, закидывая локти выше головы. Двое других, догадавшись вскоре, что мне не до них, свернули один за другим в сторону и сгинули в тумане. Остался только тот, щекастый. И сразу же крик во мне оборвался и замер, словно сжавшийся во тьме, с тяжелой раной на боку зверь, — затаился и думает: надо приберечь силы, чтобы прыгнуть и убить, — я уже готов был убить и всей своей летящей вперед жизненной силой нацелен был на это.
Наверное, гудел в туманном море пароход, и на невидимой песчаной косе дрались и верещали чайки, и речной берег, окутанный пеленою тонкого пара, мирно по- чавкивал всплесками маленьких волн, — для меня всего этого не существовало. Я пребывал в страшной, отрешенной тишине своего единственного и последнего желания.
Я знал, что догоню его, а он знал, что ему не уйти. И поэтому сначала очень медленно, пядь за пядью, а затем все легче и быстрее я стал нагонять его. На последних метрах он принялся вилять, словно заяц, но это уже не помогло ему. Я прыгнул и еще в прыжке ухватил его за шиворот. Рывком с ходу бросил на землю до странности податливое тело и, подхватив с берега гладкий булыжник, встал над ним. Отползая на коленях и прикрываясь локтем, он оглядывался, но смотрел выпученными глазами не на меня, а лишь на мою руку, заносившую тяжелый камень.