Будем меняться мужьями? (сборник)
Шрифт:
Жизнь потихоньку превращалась в кошмар. Она жила рядом с подлым вором и одновременно лишилась близкого человека. Как это часто бывает, все подозрения подтверждались множеством мелких доказательств, которые сами по себе хоть и были косвенными, но вместе складывались в неопровержимую картину, изобличающую печальную истину. Все признаки Сережкиного преступления были налицо. И Любе при таком раскладе оставалось глухое одиночество, если не считать сестры, которая ее жалела и поддерживала. Но у сестры, как бы ни были они близки, все-таки была своя жизнь, она пестовала собственную
Нет, в виновности Сергея она не сомневалась. Но если бы сын чистосердечно сознался – было бы легче, она как-то смогла бы, наверное, даже простить. Он, однако, вел себя нахально, жил себе беззаботной полной жизнью, а про обворованную мать и не думал, в то время как она ни спать ни есть не могла от разросшегося в ней чувства беды и ненависти.
Как-то попробовала снова заговорить с ним, когда они были дома одни.
– Как же так, Сереж, – начала и сразу запнулась.
– Ты о чем? – хмуро реагировал наглый парень.
– Я о деньгах, которые ты у меня… взял… А как же мы жить-то будем?
Он взглянул затравленно. И Люба решила наддать.
– Взял – так хоть повинись! – рубанула жестко. – Я же все равно знаю, что ты вор!
– Етить твою… Опять за свое! – сын вдруг сорвался в крик. – Не брал я денег! Сколько тебе повторять? Не брал!
– Но кроме тебя некому! – слезливо возразила Люба.
– А ты не подумала, что я скоро женюсь? – чуть спокойнее сказал Сережа. – Не подумала, что для меня эти отношения очень важны? Могу я, по-твоему… так… рисковать? – Он замолчал, сидел, теребил вилку на столе. Смотрел затравленно, вызывая злость и одновременно жалость Любы.
Она села рядом и постаралась успокоиться.
– Но ведь деньги пропали, – сказала.
– Да сама же их куда-нибудь и перепрятала! – недружелюбно буркнул Сергей.
– Не трогала я, зачем мне?
– Мне твои крохи тоже не нужны! Отец со свадьбой поможет, обещал!
Люба вздохнула, снова почувствовав себя ненужной и одинокой. Сережа ушел к себе. Все было хуже некуда. «А может, ну их, эти деньги? – горько подумала она. – Забыть все – и дело с концом. Так тоже нельзя, сын все ж таки важнее денег…»
Она ушла в свою спальню, включила телевизор и села шить. Руки автоматически выполняли привычную работу, мысли проплывали в голове, не задерживаясь. «Ну а как же тогда правда?.. – думала она. – Где же справедливость?.. А может, и правды выше сын-то… и справедливости… Только как же дальше?.. Ну, как-нибудь… Что ж, получается, он ко мне так – а я к нему как к сыну… А и пусть! Важнее справедливости… сын-то…» Руки привычно шили, заказы на шитье были единственным Любиным заработком, и она любила свою работу и справлялась с ней отлично.
«Ну не так уж все и плохо, – вдруг подумалось отчетливо. – Мастер-то я хороший. И потом, Сережка ведь всегда такой был… с закидонами… но все равно ж я его любила! И сейчас могу любить. Я просто обязана любить, я же мать. Какой он ни будь – всё мне
Несмотря на возникший новый настрой, принесший небольшое облегчение, мучения Любы продолжались. «Нет, ну как он так со мной!» – то и дело всплывало в ней – и она плакала от обиды. И все же продолжала теперь твердить себе и сестре, что, как бы то ни было, а Сережа – ее сын, и она сама же его таким и вырастила, хотя вроде бы хотела всегда только хорошего… И что все-таки надо стараться забыть и простить. И раздуть в себе крохи материнской любви, которые еще остались. Потому что нельзя строить отношения с родным сыном исходя из того, что ты в нем ненавидишь! Ну нельзя же… ну просто невозможно…
А беда обманутости и оставленности все-таки точила Любу, заставляя опять и опять осуждать Сережку – до ненависти, до желания ему каких-нибудь наказаний от высших сил.
У нее стали постоянно чесаться руки и ноги. На них проявились зудящие красные пятна. Люба испугалась, что клиентки, заметив, не захотят иметь с ней дела, и собиралась уже прорываться к дерматологу, надеясь на какую-нибудь чудодейственную мазь. Но знакомая врачиха, жившая с ней в одном подъезде, успокоила.
– Это не заразно, – сказала она. – Похоже на псориаз. Давно?
– С неделю. А может, две…
– Понервничала?
– Нервничаю, – Люба сглотнула и заморгала.
– Так не нервничай, – посоветовала доктор. – А в кожвендиспансер все же сходи, мало ли что…
«Проклятый Сережка», – подумала Люба, заплакав злыми слезами.
Однажды она сидела и шила, борясь с собой, пытаясь заставить себя не думать плохое о сыне. В этот раз злоба побеждала настрой на любовь. Зазвонил городской телефон, и она ответила, радуясь, что можно отвлечься от совсем ее замучивших жестоких мыслей.
– Здравствуйте, – услышала сквозь помехи строгий голос. – С кем я говорю?
– Шарова Любовь, – растерянно представилась Люба. На том конце послышались шипение и стуки.
– Мама! – вдруг разобрала она сквозь шум в трубке.
– Сережа? – неуверенно откликнулась мать.
– Ну конечно, – опять послышался не очень ясный голос. – Мама, это я, Сережа! Ты меня слышишь?
– Слышу! Но плохо! – крикнула она, думая, что и сын с трудом разбирает ее речь.
– Мама, я попал в трудное положение! Ты слышишь? – пробивался к ней едва различимый голос.
– Слышу, Сережа! Что случилось? – кричала Люба.
– Я в полиции… – После этого трубка наполнилась неясными звуками, которые она не знала как объяснить, но вдруг заподозрила, будто эти стуки, бульки и гул означают, что сына ее в полиции бьют.
– Сережа! Сережа! – позвала с отчаянием.
– Мама, мне нужна помощь! Срочно! – зачастил смазанный голос. – Ты можешь срочно передать деньги? Я попал в большую беду! Если ты не привезешь двести тысяч, меня посадят… – Ш-ш-ш – раздалось шипение, голос сына растворился в нем, но опять пробился сквозь посторонний шум. – Мам, с тобой сейчас будут говорить. Сделай все, как скажет человек.