Будешь помнить одно мое имя
Шрифт:
Ахнув, Миша невольно остановился. Почудилось, что улица так и кишит огромными крокодилами, покрытыми крупной серой чешуей, они вздыбливали серые спины, шумно били хвостами, будто кто-то невидимый внезапно потревожил их стадо. Откуда здесь, в отдалении от воды, в высохшей степной местности, могли взяться эти гигантские пресмыкающиеся? Он снова услышал Павла Сергеевича:
– Видишь? Диабаз шевелится. Будто -мостовая ожила.
– Диабаз? Ах да, конечно. Откуда бы тут взяться крокодилам?
– Крокодилам?-не понял Павел Сергеевич.-А вообще похоже! Этакий взбесившийся
Значит, это всего только гладкие камни мостовой. Хотя в известном смысле было бы легче, если бы это корчились и ходили ходуном живые крокодилы, а не бездушная каменная мостовая.
– Не пройти,- понял Павел Сергеевич.- Куда теперь?
А сам вспомнил: однажды шли вдвоем по пляжу и вдруг она дернула его за руку:
– Смотри, смотри! Зайчик!
– Где, какой зайчик?
– недоумевал он.
– Да нет же, не вниз, чудак, ты вверх смотри! Во-он то облако! Увидел? Правда, совсем будто зайчик? С хвостиком!
– Да ну тебя,- он с досадой махнул рукой.- Какой еще зайчик? Облако как облако. Выдумаешь тоже! С хвостиком...
Они повернули назад по пыльному переулку.
– Отчего же такое?
– спросил Павел Сергеевич.- Цветы гибнут, стенки теплые, мостовые оживают. Что вы тут наколдовали? Если бы только взрыв, а то ведь какие последствия! Нет, давно я уже говорю, нельзя бабам руководство доверять! Нельзя!
– Павел Сергеевич!
– Миша повернул к нему искаженное страданием лицо.Не надо, я прошу вас! Она...на язык просилось слово "была", он с усилием загнал его куда-то в пересохшую от жажды гортань.- Она настоящий-ученый. Это слово к ней неприменимо.- Так же трудно сказать о ней "баба", как и "была".- Это одно из имен, которыми по праву гордится советская нейробиология.
– Слушай, ты, я столько лет был ее мужем, не хуже тебя понимают-прикрикнул на него Павел Сергеевич.
– Сдается мне, что вы как раз мало ее понимали.- Миша возразил пугающе тихим голосом,
– Я-то понимал,- жестко сказал Павел Сергеевич.- Я ее полюбил именно за эту нестандартность. Всегда мог простить ей все. Согласен был по столовкам обедать, сам полы мыл. Потому что понимал, что наука для нее важнее всего. Даже ребенка из-за этого потеряли. Дочку, Оленьку. Ты небось и не знаешь. Она никому не говорит. Пришлось моей глухой тетке ее отдать. Погибла двух лет от менингита, только холмик остался.
"Значит, правда,- похолодел Миша.- Не почудилось".
– Это тебе не понять,-продолжал Павел Сергеевич,-что значит-похоронить вместе ребенка. И надежду иметь другого, не захотела она больше рисковать. Да разве кто станет ей ближе меня после того, как мы гробик в могилку опускали? Это ты пойми. Женщина нынче не хочет быть женщиной - в том смысле, как это было раньше. Не желает жить одной любовью, интересами любимого, детьми, кухней. Лезет она, раскрепощенная женщина, на производство, в науку, в политику. А природа своего требует; она в глубине души остается бабой, которой, как сказал один классик, к травке бы поближе, да мужа попроще, да детей побольше. Вместе то и другое не выходит. Тут, Миша, величайшая трагедия
– Нет,-Миша тряхнул волосами.-Нет трагедии. Я разумею положение женщины. Разве трагедия, если тебя из тюрьмы освободили?
– Ого, еще какая трагедия! Представь-выпустили тебя из тюрьмы, а куда ты дальше? В тюрьме, как ни плохо, а на всем готовом, заботы о хлебе насущном нет, все предусмотрено. А вышел на волю - соображай сам, как жить.
– Освободили же, сделали полноправным членом общества, все пути открыли! В чем трагедия?
– Это ты по молодости. Кандидатский минимум сдал уже? Небось по философии пятерка? Книжную премудрость легко вызубрить. А по делу, применительно к жизни? Пойми: ни одно жизненное явление нельзя воспринимать прямолинейно, односторонне. Во всем свои противоречия, отрицательные стороны уживаются с положительными.
Общество этого поучающего зануды вдруг сделалось невыносимым для Миши, его рассуждения казались пошлыми.
– Она... Вы же не в состоянии понять, кто она! Она... ей тяжело было с вами, вам же было глубоко наплевать, чем она занимается, вы в ней видели только бабу, свою жену! Вы собственник!-Мишу бил озноб. Он натянул куртку.
– Дурень ты, дурень!
– Глаза Павла Сергеевича потемнели.-Была бы мне нужна только баба-что я, не мог бы себе найти такую, чтоб варила мне щи и носки стирала? И рожала бы детей. А я... да я сам ей готовил и стирал в стиральной машине, к вашему сведению! Никогда этого не стеснялся!
– Павел Сергеевич сердито тряхнул в воздухе своим "сундуком".
– Еще бы! А чем вам заниматься после работы? Сидеть у телевизора да газеты читать? Еще бы требовали, чтоб она вас обслуживала! Наука требует всего человека без остатка, слышите? Неважно, мужчина это или женщина. Ученый работает круглые сутки!
– А ты что можешь понимать, мальчишка? Ты с ней познакомился как с известным профессором, она уже имя мировое имела. Ты не ее, ты славу ее полюбил.
Да как он смеет, этот мужик, говорить то же, в чем обвиняла Мишу она? Почему нужно в чем-то низком подозревать Мишу, раз ему довелось родиться на двенадцать лет позже? Разве он нарочно? Во всем остальном они созданы друг для друга. Нет, вовсе не славу ее он любил, а ее голос, глаза, руки, совсем еще молодое стройное тело. И талант ее тоже любил, но разве она существовала отдельно от таланта?
– Неправда!
– Правда. Вот когда я с ней познакомился...
Она была просто студентка - серьезная девочка с чистым взглядом под пушистой светлой челкой. А Павел Сергеевич только что кончил институт и был таким же обыкновенным, как она. Откуда же было знать, кружась с ней в танце на университетском вечере, что он таким и останется, а она будет знаменитой? Он и не помышлял о таком, долго провожая домой худенькую девочку со светлой челкой, а она доверительно говорила ему:
– Надо столько успеть, а жизнь такая короткая! Я еще на втором курсе решила отказаться от личной жизни - ведь наука требует всего человека, вы согласны? Сегодня я случайно на вечер пришла...