Будет страшно. Дом с привидениями
Шрифт:
– Ты считаешь, я спятил?
– Я просто рассказываю, как поступила бы я.
Леша тяжело вздохнул:
– Понимаю тебя. Ты только отделалась от всего этого кошмара, и тут я… Но ведь ты не будешь отрицать, что бомж из твоих видений – это Роберт Иванов. И это не может быть случайностью.
– Ну и что? Может быть, я видела его где-нибудь раньше. И он сам собой всплыл в памяти во время отключки. Это не доказывает существования привидений и кровожадной сущности дома… – Катя поежилась, словно от холода.
– Да, но признайся – ты чувствуешь, что я прав! – Леша многозначительно посмотрел в глаза девушки.
Она
– Я не понимаю, что чувствую. После всей этой истории с комой я иногда даже не уверена, что живу сейчас по-настоящему…
– Хорошо, – сдался Леша. – Давай я расскажу тебе свою историю. И тогда примешь решение, помогать мне или нет. И если откажешь – я больше не буду тебя беспокоить.
– Давай…
Они присели на лавочку, и Алексей достал планшет. Он открыл фотографию девчонки лет двадцати с длинными черными волосами и удивительно светлыми голубыми глазами. Она держала в руках колоду карт и улыбалась, загадочно глядя в камеру.
– Это Аленка. Девушка, с которой я встречался пять лет назад. Это ее последнее фото, и сделано оно в доме из красного кирпича.
Алексей немного помолчал. Потом спрятал планшет и начал свой рассказ:
– В 2010 году мне было двадцать один. Я был веселым третьекурсником, в котором играли гормоны и душа которого требовала любви. Тогда-то в компании друзей я и познакомился с Аленкой. Она сразу мне понравилась. Я обожаю брюнеток. А Алена… такая яркая, такая красивая… И эти голубые глаза! В общем, она свела меня с ума с первой встречи.
Правда, друзья сразу сказали мне: девчонка чокнутая. Но я не придал этому значения. Все мы немного не в себе в этом возрасте. А вся «чокнутость» Аленки состояла в том, что она обожала всякого рода мистику и немного гадала на картах Таро.
Мне было все равно. В то время я считал себя ярым скептиком и к ее увлечению относился снисходительно.
Мы стали встречаться, и как-то раз, прогуливаясь по вечернему городу, она предложила мне сходить в этот самый дом. От нее я и узнал, что до две тысячи девятого года в нем орудовал и прятал тела жертв маньяк Николай Клементьев. После того как он умер и его логово нашли милиционеры, вход в дом опечатали, а окна первого этажа забили досками.
Аленка убедила меня, что никакой беды не будет, если мы найдем способ посмотреть на место преступлений. И нам удалось без труда проникнуть внутрь через окно. Я еще удивился, как сильно прогнили доски, которыми оно было заколочено. Тогда мне было непонятно, что сам дом заманивал нас к себе…
Итак, мы оказались на первом этаже. Солнце уже садилось, оно подсвечивало все вокруг своими оранжево-красными лучами. Один из них высветил надпись, сделанную краской на заплесневевших обоях. Там было написано: «И ты тоже». Мы не придали этому значения.
Мы ходили по комнатам и коридорам, все было пыльное, грязное. Кое-где в квартирах оставалась мебель – сломанная и рассохшаяся. Она выглядела жутко. Остатки паркета под ногами противно скрипели, где-то капала вода. Пахло отвратительно.
Я
Там когда-то были расположены две квартиры. Моя девушка не задумываясь выбрала ту, что правее.
«Смотри, как здесь здорово!» – сказала она. Я осмотрелся. Высокие потолки, входная дверь огромная и тяжелая, похоже, что из цельного куска дерева. Внутри после узкого коридорчика – широкая, светлая прихожая. У стены – осколки зеркала, которое когда-то висело в массивной черной раме.
Мы прошли в первую комнату. Из мебели здесь был только огромный резной буфет. Судя по всему, очень старый. Алена кинулась к нему как к родному, обняла, погладила шершавые боковины.
«Неужели ты все еще тут? Не украли тебя. Вот чудо!» – «Ален… Не пугай меня. Ты что, бывала здесь раньше?» Моя девушка рассмеялась: «Да, я тут родилась. И мы с семьей жили в этой квартире до самого расселения. Это наш буфет. Папа говорил, что не потащит его в новую квартиру. Так он здесь и остался… Удивительно!» – «Ого! Что же ты раньше не сказала, что это дом твоего детства?» – «Ой, ладно! Детство – это скучно. Маньяк интереснее. Хотя мама мне рассказывала, что я тоже с пеленок… ненормальная». – «В каком смысле?» – «У меня спальня была в той комнате. – Алена махнула в сторону, показывая вход. – Так я, едва говорить научилась, все тыкала пальцем в угол и твердила, что там чудик. Чудо-юдо. А потом, когда подросла, часто играла с кем-то невидимым. Мама переживала, но врач уверил ее, что многие дети придумывают себе несуществующих друзей. А потом я выросла, и все прекратилось». – «А ты сама помнишь это чудо-юдо?» – «Нет! Я же мелкая была. Пошли посмотрим, что там от моей спальни осталось».
И мы пошли. Как я потом понял, зря. Там не было ни следа от детства Алены.
В том самом углу, где она видела своего «чудика», стояла старая, ржавая кровать с панцирной сеткой. На ней лежал матрац без простыни, почти не тронутый пылью и плесенью, и подушка без наволочки. На полу валялась нехитрая посуда – алюминиевая кружка и ложка, треснутая фаянсовая тарелка. Но ужас вселяли отнюдь не эти предметы. Стены комнаты были в бесконечных надписях. Одна находила на другую и не всегда можно было разобрать слова. Но многие из них мы прочли. Чем-то похожим на запекшуюся кровь было написано:
«Только смерть имеет значение. Жизни нет. Смерть – это пища. Кровь – это нектар. Боль – это смысл. Топить. Тепло. Кровь. Кровь. Кровь. Жидкость, которая жизнь. Если воткнуть и провернуть. Пища».
Эти слова и фразы повторялись по кругу, создавая затейливый узор, что-то вроде граффити, за которым было не различить цвета обоев.
Пока я всматривался в буквы, пытаясь понять, как и чем они нанесены, Алена начала рыдать. Потом выбежала из комнаты и сразу кинулась к лестнице.