Будни и праздники
Шрифт:
Глянув на Веру Михайловну, спавшую скорчившись на кровати в своем закутке, Денис Петрович молча прошел в комнату.
— Полюбуйтесь! — щелкнув выключателем, торжествующе воскликнул он, патетическим жестом указывая на сына. — Мальчик валяется словно собачонка, а любящая бабушка видит радужные сны!
— Не вижу ничего страшного, — заметила Серафима Евгеньевна, начиная стелить Саше постель.
— Вот как? Прости, Сима, но в твоем постоянном хладнокровии есть что-то ненормальное. Полагаю, наследственное. Впрочем, ничего удивительного: гены — фактор неоспоримый… Почему твоя маман укрыла Сашку
— Оставь ее в покое. Не голый же ребенок лежит.
— Что?.. А я утверждаю — вздорная старуха подвергает опасности его здоровье ради сентиментальной демонстрации: жертвую, дескать, одеяло ради ближнего своего. Прошу убедиться — форточка открыта! Да ведь это…
— Пожалуйста, не ори. Сашу разбудишь…
— Я не ору, а говорю совершенно спокойно! Пора поставить вопрос принципиально. Да-да! Не усмехайся… Именно прин-ци-пи-аль-но! Ты горой стоишь за свою мать…
— Не стою горой. Просто нужно быть элементарно справедливым.
— …Заступаешься за свою мать. Что же — это чувство естественно, биологически, так сказать, оправдано… Но любишь ли ее, позволь спросить?
— Денис, твой вопрос глуп… и пошл. Прекрати! Надоело.
— Милая моя, дело в принципе. Поэтому я постараюсь быть предельно ясным, — парировал Денис Петрович, аккуратно составляя рядышком снятые ботинки. — Спрашивается: почему она не сумела завоевать обыкновенной благодарности даже у собственных детей? У тех самых чад, которым отдала все и вывела в люди? Как видишь, я отдаю ей должное… А потому, что…
— Денис, прекрати нелепые изыскания! Еще раз прошу.
— Нет, не прекращу. Будь мои слова нелепыми, ты пропустила бы их мимо ушей… Итак. Мать отдала вам жизнь, вам следует на руках ее носить, а вы… Парадокс? Нет — закономерность! Прошу заметить: в данном несоответствии виню ее, а не вас. Только ее! Ибо ваше воспитание, как все дела Веры Михайловны, было поставлено глупо.
— Разреши узнать — чего ты, собственно, хочешь?
— А того. Пытаюсь доказать, что не придираюсь к твоей маман, а она действительно заслуживает всяческого презрения… Сима, прошу не перебивать! Так вот. Сложившаяся ситуация не случайна: тот, кто не умеет брать, ничего не получает. Это закон. Ваша мать давала, ничего взамен не требуя — вот и результат.
— Насколько мне известно, и ты даешь сыну все, что можешь?
— Совершенно верно. Однако сын видит, что его отец — человек практичный, умеющий добиваться своего. Грубо выражаясь — брать! От взгляда ребенка не ускользнет ничего, будь уверена! И отцовское умение жить, я убежден, послужит стимулом для развития жизненной практичности Сашки. Он будет относиться к своему отцу… и матери, конечно, не так, как дочери — к Вере Михайловне. Кем она оказалась в конечном итоге? Ненужной и тягостной даже для ближайших родных. Француженкой в собственном доме!
— Хорошо, хорошо… Посмотрим, какие плоды даст твое воспитание, — скороговоркой сказала Серафима Евгеньевна.
Денис Петрович покосился на жену Он хотел добавить еще что-то, но удовлетворенность собой настроила его на благодушный лад. Уже собираясь укрыться, глава семьи заметил возле дивана лежащую на полу книгу.
— Симочка, будь добра — положи
Серафима Евгеньевна подняла книгу, взглянула на название.
Денис Петрович поинтересовался:
— Что там?
— «Война и мир».
— Нет, это ни в какие рамки не лезет! Мальчишка в шестом классе читает «Войну и мир», эту… как ее… «Историю дипломатии»… И прочее! В принципе, это должно быть недоступно его уму!
— Но Саша неплохо разбирается в прочитанном.
— Не имеет значения! Данный факт ненормален, а посему мне не нравится… Отец — преподаватель кафедры физкультуры, сына же не заставишь побегать на свежем воздухе! Никто не поверит… А сей предмет почему до сих пор здесь? — с деланным удивлением указал он на скомканное одеяло, забытое на диване.
Серафима Евгеньевна взяла его и, помедлив — очень не хотелось раздетой выходить в холодную переднюю! — открыла дверь к матери.
Вера Михайловна спала, по-прежнему скорчившись. Платок сбился и оставлял открытыми ее словно испуганно поджатые ноги. Дочь набросила на нее одеяло, содрогнувшись от холода, вернулась в комнату.
Прошло несколько лет. Многое изменилось за это время в семье Крутиковых. Серафима Евгеньевна, пополневшая и посвежевшая после курорта, получила назначение на должность начальника цеха крупного химического завода. Денис Петрович, здоровый и красивый, которого не портило даже заметно выпятившееся брюшко, поступил в заочную аспирантуру, потихоньку-полегоньку начал работу над диссертацией на близкую ему спортивную тему. Саша уехал в Москву — сдавать экзамены…
Лишь Вера Михайловна чувствовала себя хуже и хуже. Дениса Петровича боялась она по-прежнему и последнее время старалась обедать одна в своей передней. Правда, до отъезда в Москву к ней частенько присоединялся Саша. Денис Петрович сначала было вознегодовал против такого нововведения, а потом согласился, ибо «вечно унылая физиономия мадамы», как «остроумно» заметил он однажды, «понуждала заканчивать трапезу досрочно».
Стояла обычная для Ташкента ласковая золотая осень, с теплой грустью именуемая «бабьим летом». Получив на почте пенсию, Вера Михайловна медленно брела домой. Уже поравнявшись с палисадником, который огораживал крошечный участок перед домом, она остановилась. Пронизанный неярким солнцем день был так светел и прозрачен, что она с особенной горечью подумала о своей полутемной передней. Не найдя сил туда войти, Вера Михайловна поплелась в сторону недалекого сквера Революции. В этот момент ее окликнула соседка, вышедшая из ворот.
— Здравствуйте, Вера Андреевна, — остановившись, отозвалась Вера Михайловна.
— Давненько вас не видно, — внимательно разглядывая Веру Михайловну, заметила соседка. — Сидите в затворничестве?
— Почти. Выезды в свет прекратила, — невесело отшутилась Вера Михайловна. — Домашние дела важнее…
— Надежда пишет? — сумрачно осведомилась Вера Андреевна.
— Уже четыре месяца и пять… — Вера Михайловна задумалась. — Четыре месяца и девять дней ничего не получала. Ее можно понять: своя семья, свои заботы… Но я на Надюшу не обижаюсь.