Будни отважных
Шрифт:
— Ось я вас винтарем проженю, — лениво говорил стражник. — Як пальну по бурлакам...
— Эй, односум, приймай пополнение, — сказал конвоир.
— А що цэ за шантрапа?
— Мабуть, комиссары якись.
Тот, что на бревнах, презрительно скривился:
— Скажешь... Ось мий комиссар, так комиссар. По всим рэгалиям.
— Ладно, хай им грэц. Скажешь, Журавель Пэтро пиймав.
— Оставляй.
Их троих посадили на бревна. Стариков с быками еще на площади взял фуражир, поехал с ними куда-то за сеном для лошадей.
— Ребята, запомните, моя фамилия Кузнецов, зовут Иваном. Кузнецов Иван... Мы все были у зеленых. Потом захватили красные. Нас заставили охранять в Боковской склады с керосином. Поняли? С нами ехал продуполномоченный Кириченко, но он на лошадях подался другой дорогой. О хлебе — ни звука.
В это время ворота распахнулись и во двор въехала тачанка: на ней, кроме кучера, восседали бритоголовый офицер в форме пехотинца и молодая смазливая бабенка. К заднему сиденью была приторочена полузадушенная овца.
К удивлению пленников довольно скоро из хаты вышел писарь и сказал, что сейчас будет заседать военно-полевой суд и что каждый из арестованных обязан будет предстать перед ним. Павел знал о болезненной страсти махновцев к показухе и о стремлении верхушки банды хотя бы иногда внешне соблюдать видимость закона. Первым вызвали комиссара, неведомо как попавшего в руки махновцев. Назад он вышел минут через пять в сопровождении громадного роста махновца с обнаженной саблей.
— Вон туды, — ткнул тот пальцем в глубь двора за сарай.
Комиссар обошел колодец и, все время оглядываясь на родных, побрел к указанному месту. Несколько пар глаз с молчаливым напряжением следили за происходящим, не желая еще верить в страшное предчувствие. Но тут вышла из оцепенения женщина, выплеснув свое горе в душераздирающем крике. В голос заревели и дети. Комиссар приостановился и в этот момент с молниеносной быстротой над ним взвился клинок. Палач смачно сплюнул, отер об одежду комиссара клинок и зашагал к хате.
— Чертовы диты, — кинул он на ходу щербатому стражнику, — чуть обидню мини нэ спортылы.
Когда палач удалился, махновец на бревнах пояснил:
— Переживае дюже, кат, колы голова с плечами не расстанэцца под его шаблей. Больный тоди ходэ.
Через минуту во двор вновь вышел писарь. Он изучающе осмотрел всех троих, затем поманил пальцем Павла и молча кивнул на дверь. Сердце Павла болезненно заныло.
За столом, накрытым клеенкой, сидело несколько военных. Председатель «суда», тот самый бритоголовый комендант, что приехал недавно на тачанке, уставился на Павла пронзительными чуть раскосыми глазами:
— Что
— Так что я не Кириченко, ваше высокоблагородие. Тут ошибка вышла.
— Что?! Ошибка?! — взревел председатель. — Какая такая ошибка? Как фамилия? Отвечай!
— Кузнецов Иван.
— Что за чертовщина? Ты что — решил нас за нос поводить? Ты же Кириченко, красный комиссар. Вот твой мандат и все имущество.
— Никак нет, — убежденно произнес Павел, сам удивляясь этой убежденности. — Моя фамилия Кузнецов. А Кириченко совсем не такой. Страшный, глазищи — во-о! Нос — во! Такому не попадайся.
— Так где же он? Привести немедленно! — Глянув на писаря, комендант добавил: — Раззява.
Павел как ни в чем не бывало продолжал:
— А он на лошадях мотнулся раньше нас. Только мы его и видели. Сатана этот Кириченко. Заставил нас ехать с керосином до самой Вешенской. Спасибо вам — задержали. Теперь можно и до дому повернуть.
— А ты, случаем, не брешешь? — спросил однорукий махновец. — Гляди, мы из тебя веревок навьем.
— Не верите? — обиженно протянул Павел. — Да вот вам крест святой. Спросите вон у других. Они скажут.
— Откуда ж ты? — снова спросил председатель.
— Воронцовский я, из Воронежской губернии. Зеленым был, в Шиповском лесу дезертировался, да вот наскочили красные. Мобилизовали. Попробуй не подчинись — каюк в один момент. У вас тут хоть разбираются — что к чему.
Павел умолк, оценивая, какое впечатление произвели его слова на «суд». Палач явно был недоволен. Тупое звериное выражение его бычьих глаз означало только одно: «Хватит канителиться. К смерти его». Но слова ему тут, как видно, не давали. А председатель медлил, хотя Павел не сомневался: не из жалости. Что-то ему было нужно. И не ошибся.
— Так значит, говоришь, зеленый?
— Воистину так, вашскородь, что ни на есть зелененький, — стараясь оглупить свою физиономию, произнес как можно простодушней Павел и добавил, подлаживаясь под язык махновцев, — стал быть, из Шиповских лисив. Нас там, як энтих мух на коровьем помете.
— Ну, а красные где сейчас? Небось, знаешь?
— А как же? — живо откликнулся Павел, поняв, ради чего с ним до сих пор церемонятся.
Решение пришло мгновенно. Нельзя допустить махновцев к Мальчевской, где хлеб еще наверняка не погружен в вагоны, а охраны там — кот наплакал.
— Слыхал я, — продолжал он, — как какой-то дюже важный начальник, вроде генерала, говорил энтому самому, как его... Ну, Кириченко... дескать, ждать бандита Махно...
— Но-но... — насупился комендант.
— Это они так вот, они выражались, — сделал испуганные глаза Павел. Он уже полностью освоился со своей ролью и боялся лишь одного — переиграть. — Говорит, в Мальчевской, дескать, будем его поджидать. Как полагается встретим: пулеметами да пушками.