Будни прокурора
Шрифт:
Попрощавшись, Кравцов вышел из кабинета, а Лавров стал разбирать почту. Но вскоре раздался телефонный звонок.
— Лавров? Привет! Орешкин. Как тебя понимать? Ты что, отказал в санкции? Какая разница, кто принесет тебе материал?
— Разница есть, товарищ Орешкин, — твердо сказал Лавров. — Я должен дать указание работнику, который занимался расследованием этого дела, и больше никому.
— Так что ж нам теперь — выпускать преступника?
— Сами решайте.
— Я пожалуюсь в горком партии! — закричал Орешкин.
— Пожалуйста. Думаю, что по этому поводу горком не потребует от меня объяснений.
Разговор закончился, а спустя несколько минут Герасимов уже сидел в кабинете Лаврова…
Вернувшись к почте, Юрий Никифорович обратил внимание на пересланный с прежнего места его работы конверт с
Лавров вскрыл конверт и увидел подпись «Леонидов». «Кто же это?..» И он начал читать.
«Здравствуйте, Юрий Никифорович!
Через ваши руки проходит не один преступник и вам, конечно, трудно нас всех запомнить. Я не раз совершал преступления и поэтому не раз подвергался пытливым взглядам следователей. Шесть лет тому назад вы занимались моим делом и, когда закончили следствие, как я помню, беседовали со мной очень долго, рассказывали о Сергее Лазо, о Павке Корчагине и многих других действительных и книжных героях. Я считал, что все это вы мне говорили в силу своей служебной обязанности, и хотя выслушивал ваши наставления, но до сердца они тогда не дошли.
Я не знаю, смогу ли я в этом письме объяснить, или, вернее, доказать вам, что у меня не только взгляды на жизнь изменились, но мне хочется выбросить из своей души все свое позорное прошлое. Конечно, если бы я тогда же, во время расследования дела, сказал вам, что жажду настоящей жизни, вы первый не поверили бы мне, и я не сделал этого.
Напомню вам о себе. Мне двадцать семь лет, вся моя жизнь — мрачный калейдоскоп: преступления, тюрьма, снова преступления, снова тюрьма… А ведь все началось, кажется, с простого.
По роду работы отца переводили с одного места на другое. Я побывал с родителями в разных областях — Ленинградской, Смоленской и многих других. Частая перемена места жительства и то, что отец все время находился на работе, не обращал внимания на наше воспитание (у меня есть еще сестренка Нина), привело к тому, что я в 1937 году впервые убежал из дома, но вскоре был задержан и возвращен обратно.
В 1939 году я опять убежал и с тех пор больше не жил с родными. Скитаться и быть бродягой мне довелось очень мало. Опытные преступники взяли меня под свое «покровительство». Попав в среду воров, я довольно быстро перенял навыки и секреты их ремесла. В 1940 году в Средней Азии я стал самостоятельно совершать карманные и квартирные кражи, неоднократно судился, много раз бежал из мест заключения и считал себя своеобразным героем. Азия, Восток, Сибирь, Центральная Россия — вот места, которые я исколесил вдоль и поперек, а затем Кубань и Кавказ. Потом получил последний срок по делу, которое расследовали вы.
Может быть, с возрастом, а больше оттого, что я начал пристальней вглядываться в жизнь на свободе, я понял, что я совсем не герой, а ничтожество. И мне стало жаль бездарно проведенных лет, растраченной энергии, захотелось встать в ряды честных советских людей и искупить свое прошлое. Но как это сделать? Примет ли меня общество честных людей в свои ряды?
Юрий Никифорович! Если только вы согласитесь указать мне правильный путь в жизни, я твердо пойду по нему и доверие ваше оправдаю.
Ниже был написан адрес.
Лавров и ранее получал письма от своих подследственных, но такое письмо получил впервые. Да-да, сейчас-то он припомнил этого Леонидова, смутно припоминал и дело, по которому проходил этот молодой, но опытный преступник…
Лавров взял лист бумаги и, не откладывая, написал Леонидову письмо.
«Что же, если вы все продумали и все решили, — рад за вас. Приезжайте. Я постараюсь помочь вам найти подходящую работу — возможности здесь большие. И всегда помогу советом, если вы будете в нем нуждаться…»
В течение вечера Юрий Никифорович безотчетно чему-то радовался, будто произошло что-то хорошее. «Ах, да, письмо от Леонидова!» — снова вспоминал он и снова отвлекался от мысли об этом письме, берясь то за газету, то за книгу. Спать лег поздно, но сразу заснуть почему-то не мог.
За тонкой стеной сосед-командировочный включил радио. До слуха донеслись переливчато-мягкие звуки кремлевских
Мысль о письме сменилась представлением серой папки с надписью: «Дело об ограблении универмага». Эти слова были аккуратно зачеркнуты, а ниже следовало шесть фамилий и наименование статьи. Это тогда удивило Лаврова. Он знал, что универмаг ограбили двое. «Разве еще сообщников нашли?» Но оказалось, что преступников по этому делу привлекалось действительно двое, а вот фамилий у одного из них было пять: Леонидов Борис Андреевич, он же Волков Иван Иванович, он же Шабров Алексей Ильич и так далее.
«Ну и деятель», — подумал Лавров. — Под пятью «псевдонимами» работал, значит привлекался и судился, по меньшей мере, раз пять и каждый раз скрывал настоящее имя. Наверное, старый рецидивист…»
Медленно переворачивался в сознании лист за листом, вызывая в памяти мельчайшие подробности дела, которым Юрий Никифорович Лавров занимался шесть лет назад.
Первые же сведения из протокола допроса обладателя пяти «псевдонимов» подтвердили тогдашнюю догадку Лаврова: старому рецидивисту оказалось всего 21 год. За короткую жизнь он успел пять раз побывать в тюрьме, совершить три побега из мест заключения и быть, наконец, арестованным в шестой раз, но не один, а с напарником, тоже рецидивистом, только возрастом постарше. Пропилив в чердаке двухэтажного здания отверстие, они проникли в универмаг и похитили на много тысяч рублей разных товаров. Таким же образом они совершили в разных городах еще несколько краж и были, наконец, задержаны.
Дело было почти полностью расследовано, оставалось лишь предъявить арестованным обвинение и ознакомить их с материалами следствия. Срок расследования истекал. Надо было торопиться. Перед мысленным взором Лаврова отчетливо возникла картина:
Милиция. Ввели Леонидова. Как ни странно, преступная жизнь не наложила на лицо парня своей характерной печати — нет, у Леонидова открытое лицо, прямой взгляд и одет он аккуратно, чисто. Ни отталкивающей блатной походочки, ни наглой развязности — ничего того, что можно было ожидать, ознакомившись с «богатой» биографией этого преступника. Он вошел в кабинет непринужденно, просто и улыбнулся Лаврову такой подкупающе веселой улыбкой, словно был его лучшим приятелем.
— Здравствуйте, гражданин прокурор. — И остановился у стола в ожидании, когда ему предложат сесть.
Серый коверкотовый костюм сидел на нем ладно, а шелковая рубашка с расстегнутой верхней пуговичкой слегка открывала смуглую шею, и мягкая голубизна шелка перекликалась с голубыми белками больших и блестящих черных глаз.
Лавров осознал только теперь, что разглядывал этого парня тогда с чувством какой-то подсознательной симпатии.
— Садитесь, — с некоторым опозданием предложил он. — Значит, вы и есть Леонидов?
— Именно. Впрочем, если угодно, у меня есть еще четыре фамилии, и ни одна из них не вызывает с моей стороны возражений.
— Да, да, я знаю, — сказал Лавров. — Откуда же они у вас, и зачем так много?
Леонидов невесело усмехнулся.
— Мне бы, гражданин прокурор, и одной за глаза хватило, да вот судьи… Видите ли, они — вернее вышестоящие инстанции — ни разу не пожелали удовлетворить мои просьбы о сокращении сроков, и потому я вынужден был заниматься этим вопросом сам. А когда сам себя амнистируешь, — одной фамилией не обойтись, это и ребенку ясно.
Этот парень был, кажется, еще и остряком. И говорил он гладко, грамотно — вероятно, когда-то учился, жил в более или менее культурной семье. Так что же с ним произошло?..
И Лаврову, несмотря на отсутствие времени, захотелось допросить Леонидова так, как обычно он допрашивал обвиняемых, когда был следователем, — обстоятельно, спокойно, ни в чем не ограничивая собеседника… Да, именно собеседника, потому что со стороны это вовсе не походило на допрос.
Лавров обладал счастливым для следователя даром: он умел разговаривать с людьми, терпеливо выслушивать их, умел расположить к себе, вызвать на откровенный рассказ о жизни, о пути, который привел человека в кабинет следователя. Он старался глубоко понять не только суть преступления, но и его природу: как и почему оно было совершено и мог ли тот, кто его совершил, избежать своей позорной участи — устоять перед искушением.