Будущее, до которого хочется дожить. СССР 2061
Шрифт:
— Мы скоро закончим, подождите внизу.
Ира вышла минут через пятнадцать. Вместо операционной робы, заляпанной красным и жёлтым, на ней был белый халат, застёгнутый на все пуговицы, несмотря на жару.
— Курт Ланге. Для своих — просто Курт.
— Ира. Для своих — она покосилась на очередь к регистратуре — Ирина Алексеевна. Чем обязаны?
— Ребята с Лумваны прислали за новой порцией. Дядя Костя сказал зайти к тебе.
— Племяннички… Недавно же приходили? Вы им что, машины заправляете?
— …
— Приходи к восьми сегодня, как у меня смена кончится.
— Сейчас не до того, извини. От нас и так половину народа забрали.
— Много больных?
— А то не видно. Только за утро две ампутации, ладно хоть чистые. Привозят поздно, никакой ингибитор не поможет.
— Главное, они будут жить?
— Жить будут. Знать бы ещё, на что жить…
— Проживут, с нашей помощью, — мне хотелось хоть чем-то её ободрить.
— …
— Что-то ты совсем загрустила. Вечером сделаю тебе маленький сюрприз в честь приятного знакомства.
— Господи, у нас и так каждый день одни сюрпризы.
Каждый второй с букетом, каждый пятый вообще на позитиве — холодное личико скривилось, словно от зубной боли — Что задумал?
— Такую девушку сам бог велел пригласить в кино. В этих краях есть неплохой кинозал, о котором не все знают — по субботам зал закрывался, но за сходную цену Мозесмеханик дал бы мне ключи: русским здесь верили на слово.
— Там же по-английски?
— Специально для тебя сегодняшний фильм будет на русском — я попытался изобразить самую обаятельную улыбку, какую только мог.
— Веди, кавалер. Если не понравится — ничего вам больше не дадим — она нервно усмехнулась, но, одёрнув себя, снова насупилась и пошла обратно к лестнице.
Мы сидели в центре крошечного зала и смотрели «Апельсиновый день». Если утром она была снежной королевой, то теперь корка льда как будто растаяла. Халат заменило разноцветное платье, а волосы, раньше стянутые медицинской резинкой, рассыпались по её плечам. Под конец фильма она взяла меня за руку, а потом — положила голову мне на плечо и… тихо заснула. Выключив проектор, я осторожно перенёс её на диван, стоящий сзади кресел, и укрыл курткой, а сам — достал из машины свёрнутый матрас и плюхнулся рядом, прямо на полу.
Что-то случилось — это я понял, ещё подъезжая к бомо. На взлётке, развернув винты кверху, стояли два наших К-16, а съезд на трассу преграждал усиленный пост полиции. Из сбивчивой тарабарщины полицейских я смог понять только «хоспитал».
Главный корпус стоял на своём месте, но от полусферы жилого блока осталась только передняя стенка: из белой с красным крестом она стала жёлто-бурой. Бельмо выбитого окна смотрело на рощицу, откуда и прилетела термобарическая смерть. На парковой скамейке сидел Роговский — почему-то без своей шляпы. На мой вопрос об Ире он молча протянул мне фляжку. Я пил из неё, и мир становился серым, как будто кто-то выкрутил насыщенность в ноль.
Через пару минут ко мне подошёл солдат из оцепления: он вырвал у меня фотоаппарат и с каким-то остервенением стал снимать, обходя площадку кругами. А потом мир выключился. Остался только запах солярки и жжёного пластика, в котором мне чудилась вонь палёного мяса.
За полученные материалы, в том числе фотографии того солдата, меня наградили премией Полевого. Второй степени. Я слушал речи ребят, которых награждали вместе со мной — умные, искренние, попадающие в тему — и прокручивал в уме свою. Назвали и моё имя. Я пожал руку
— Спасибо — я развернулся и прошагал на своё место.
— Тебе в RedChan приглашают. Пойдёшь?
— Моё место там, в Африке. Север для меня вреден.
— Нам всем место в Африке — эту фразу я не понял, но переспрашивать не хотелось. — Надоест разъезжать или остепениться решишь — дай знать. Хомут найдётся, была бы шея.
С тех пор я так и не остепенился: сменилось целое поколение, а я продолжал ездить в командировки. А в перерывах — учить щеглов из новых наборов своей нехитрой науке.
Наверное, мы неплохо делали своё дело, если в сороковом году ОКНШ разразился Актом о защите медиапространства. Печально известным MSPA, что превращал «журналистов вероятного противника в зоне боевых действий» (то есть нас) в цели высшего приоритета, чем собственно «враждебные элементы». Акт снова и снова объявляли фальшивкой, а мы снова и снова испытывали фальшивку на себе.
Впрочем, MSPA только подтвердил сложившуюся практику: за нас взялись всерьёз ещё в начале 38-го. А года с 39-го вместо надписи PRESS мы могли рисовать на бронежилетах мишень — разницы не было никакой. В «Double Helix» показывали, как советские террористы из Spetsnaz маскируются под советских же репортёров — в реальности было строго наоборот. Мы работали под солдат, техников, гражданских и Бог знает кого ещё — вплоть до торговца оружием или муллы-шиита. Многие выдавали себя за сотрудников Reuters и CNN. Или мучились с чудовищными гиростабилизированными телевиками, прячась за километры от цели.
Вот и сбылась мечта идиота. Старого упрямого идиота. Физнормативы сданы, наземный инструктаж пройден, визы — получены. Я шёл к метро, ощупывая в кармане новенький шлюзовой пропуск. Завтрашним утром мне предстоит вылет из Воропаева на объект Л5, он же — станция «Север», перевалочная база доброй половины марсианских грузов. Там нас подберёт «Капитан Колесников».
Я шёл через пустеющий парк, вращая головой по сторонам, как будто стараясь наглядеться. Отец тащил домой отчаянно сопротивляющихся детей, заигравшихся в оборону Момбасы, сделанной из десятка картонных коробок. На дальней скамейке лопоухий матрос обнимал свою подружку, раскрасневшуюся так, что это было заметно даже в сумерках, при свете фонаря. Впереди меня возвращались со спектакля в «Брёвнах» несколько студентов да женщина лет сорока. Ветер доносил обрывки их разговоров.
— …ставь ИнСис, там хоть исходники посмотришь, хрен с ней, с поддержкой…
— …Веня, мальчик мой, ты свою тётку сегодня в театр приласил, или на ChipInfo ваше проклятое?..
— …я говорю: девушки, разрешите к вам подсоединиться. А одна мне и отвечает: только через ICR, и в режиме slave…
Навстречу — почти никого, только перед самым входом в метро я встретил троих крепких ребят в одинаковых брезентовых куртках. Бритые черепа и окладистые бородищи, не хуже моей собственной, выдавали в них коммунаров, причём — старой школы, уважающих традиции. У одного из них борода почти сливалась с лицом от характерного северного загара. Троица растворилась в людском потоке раньше, чем я успел разобрать эмблему на их нашивках.