Буги-вуги
Шрифт:
Идет хабар! Пошел размах!! Через полчасика — «заказывали-заказывали». Упаковка уже у крыльца. А если и нет, то с ползвоночка, как на пожар, наперегонки летят, чтоб какая ПМГ вперед клиента не прибрала — без денег сюда не ходят.
А потом хоть до визгу доказывай, друг ситный, сколько у тебя карбованцев было. Знающие люди говорят, что в трезвяке, уборщицы пустых кошельков выгребают по за углам полные мусорные корзинки.
Пей, Ваня! Пей!
Одно вот. Если драка начинается — береги микрофоны. Это мы поначалу были неученые, да и не подсказал никто: как-то раз завертелись двое на лобном месте, перед эстрадой, оплеухи друг другу вешают, народ веселят, Бом и Бим снова с нами. Вдруг один из них стойку микрофонную хвать! и супротивника своего по башке! по башке! да узел ему микрофоным шнуром на шее вязать ради красоты. Микрофон затоптали, конечно,
А микрофона-то нет. Ебок микрофону.
Убил бы гадов, пьянь херова.
А у Лёлика ухо в другую сторону загнулось. Вечно ему не везет.
Но это так, трудовые будни. А вот давеча один мужчина, могучий, как конь, буянить начал. Скатерть на себя, стол перевернул, кулачищами машет. Прибежали ментов двое низкорослых, к примеру призвать, а он их как давай душить! А народ ясно на чьей стороне: кричат, подзуживают, выкрики прогрессивные. Сволок деятель их за шиворот в туалет, и запер там. Вот где была потеха! Менты в темном сортире рыбками об дверь бьются, а этот кругами вышагивает, будто триумфатор в Древнем Риме по стадиону, поздравления принимает. Мы по поводу возникшего инцидента «Битву с дураками» исполнили. Все радостно топали — «как много лет любой из нас от них терпел и боль и муку…» Не успели доплясать как усиленный наряд примчался.
Сдавался бычара с достоинством. Под женскими уговорами.
Провожали аплодисментами.
В другой веселый день некие друзья-товарищи мирненько упились, и наяду, что вместе с ними за одним столиком помогала водочку усидеть, не поделили.
Сначала голос возвысили: «Ты, трах-тибидох-дох, на халяву хаваешь, селигер-мелигер, бухло жрёшь, и еще Нинку, эне-бене-раба, щупать, квинтер-финтер, жаба ты эдакая!» Ну, и в чебурылу.
Товарищ, на Нинку сексуально невоздержанный, пошел кровя замывать, а из туалета с куском водопроводной трубы вернулся. Пока до приятеля добирался, на попутных столиках от переизбытка чуйств-с всю сервировку вдребезги брандахлыстнул. Нинка ихняя, ситуацию, видимо, прокачала, платье с себя — бреньк! — в кружевном исподнем на стол! и давай каблучками фужеры цокать. Коленки задирать. Высший пилотаж показывать. А мы — блюзок. На эмоции давим. «Не надо слов, их не поймут, как не поймут чужих богов» [50] . А она-то, а она. Выступает, словно пава. Еще бы: из-за тебя два мужика прилюдно хари друг другу квасят. И таки остановила смертоубийство. А уж дальнейшее действо в отделение перенеслось.
50
группа «РА», г. Рыбинск, середина 70-х. Предположительно, автор блюза — Е.Зусман
Такие вот дела творятся у нас в Утюге.
Будни.
Скромные тихие будни.
Заметить надобно, что то была сказка, а вот присказка… Присказка впереди.
Трудился я в переломном возрасте на стройке — после восьмого класса на магнитофон зарабатывал, — и был у нас один армян в бригаде. Как-то его на работе нет с утра, к обеду жена армянская записку Коле-бригадиру несет: «коля джян вчера пашел за пириводом денги отняли рожу разбили вот такие дела творяца у нас в жукавке».
Творились, творятся, и будут твориться, — без такого «творчества» и скучновато как-то.
А покуда драку еще не заказывали, наш веселый вечер продолжается. Мы без Маныча «У берез и сосен» [51] наяриваем, Маныч время не теряет, с какой-то девахой приплясывает, пухлой, как матрац. Слова у него не расходятся с делом. Сам он кругленький, сытенький — пара. Миня за барабанами ржёт-заливается — головой на колобков кивает, чтоб и мы порадовались.
Пока ленту на ревере переставляли — всё на спичках, целое дело, — ханур подошедший за штанину меня теребит.
51
Юрий Антонов — У берёз и сосен (1973)
http://www.youtube.com/watch?v=3fwcpbK6qoA
— Чё, дядя?
— Парни, девочку Надю сыграйте.
— Чего?
— «Девочку Надю» знаете?
—
— Сыграйте, ребята, старику.
Ханур небритый, рожа пропитая, рука в татуировке выцветшей, сам чуть ли не в фуфайке.
— За деньги мы, дядя, играем. Хозрасчет. Знаешь слово такое?
Еще один подошел, такой же, подключился:
— Да нальем вам стакан, ребята, сыграйте ему. Дядь Мить, едрить твою налево, нальем стакан-от ребятам?
— Нальем, робяты, ну что, денег нету, всё уже. А стакан нальем. «Девочку Надю» сделайте. Прошу.
Тут пара подошла, «Алешкину любовь» забашляла. Ханурам от ворот поворот. Маныч на барабан сел, Миня пошел черные чулки соблазнять.
Пошла с ним, жуткая, качаются две версты длинносранские.
Отыграли про то, что некрасиво отбивать девчонок у друзей своих. Миня в зале лапшу черноногой вешает. Никто из присутствующих не спешит синенькую на сольник бросить. Я Лёлику говорю:
— Лёля, а что? давай «Девочку Надю». Три аккорда там, в ля миноре, что хош играй, хоть фанки.
И поехало стебало такое… Сам бы забашлял, чтоб со стороны послушать.
Начали путём, «восьмерочкой», с дворовым надрывом — блатата-а… Миня вернулся, на барабаны пересел с ходу, Маныч за рояли, Лёлик такое винтит, что оторопь берет: пошли в джаз гармонию расшатывать. Я свой фуз «а ля Джими Хендрикс» врубаю: три аккорда в хардёшнике — хоть до утра пил и. Маныч от тихих клавишей отстал, микрофон долу наклонил, придавил любимому саксу горло да по верхам пошел расцветки выписывать. Пошла масть! Минут с десять фузили-саксофонили, я аж взмок, зубы свело. Блад, Свит энд Тиерс и Чикаго с Сантаной. Вот те и девочка-припевочка.
Кабак нам овацию устроил. Хлопали, как на «Песнярах». Въезжают в искусство, блин.
Ханур пришел.
Плачет.
— Ребята, ребята, — больше ничего выговорить не может, слов, видно, нет. — Спасибо, ребята, — руки жмет. Уже теплый совсем и стакан не предлагает. Эх, приятель, и ты видно горе видал, коли плачешь от песни веселой.
— Ладно, — сказали, — ладно, дядя. Давай, дядя, не мешай. Иди, денежку копи. Еще раз придешь, послушаешь.
Минька, таки, блядво костлявое охомутал, упаковали они с Лёликом их в тачку и поехали делать «туда-сюда-обратно». Мы же с Манычем по домам потащились. Спасибо родственникам, тулуп у меня боевой: овчина на пять сантиметров — на снегу можно спать. Какие блядки в такой-то зусман? Пипирка втянется. Под полтинник нынче заворачивает, совсем погода взбесилась. В жисть таких морозов не бывало — дети неделями в школы не ходят, отменены занятия. На стройках народ сидит в простое. Автобус — один за троих: не заводятся. А кабак функционирует. И в снег, и в ветер, и в звезд ночной полет.
Дома чайковского сообразил пару стакашков, для сугреву. В комнате холодрыга: батареи плюнь-шипят да рамы одноредные, всё тепло и высвистывает. Залез под одеяло, сверху Минькино — всё равно только завтра объявится, оба покрывала, тулуп на ноги и решил про «Флойд» дочитать.
17
«Шел 1966 год. Про Терешкову с Быковским уже пели частушки, а пинк-флойдовский возок ни то что в космос — с места ни тпру, ни ну. Худо-бедно, где кент вклинит. Всё так же по кабачкам, скромным фуршетам и небогатым юбилеям акционерных обществ с уставным капиталом в триста фунтов; что-то и зарабатывать стали, не без этого, но у подъезда девочки не визжали, цветами не забрасывали и бюстгальтеры с адресами на сцену не кидали. Не то что общебританской, лондонской популярности архитекторы-недоучки не имели. Мейсон, тот втихаря проект детского садика с анфиладами и кариатидами по вечерам стал чертить: шоу-бизнес дело, может быть и хорошее, но это когда тебя в советское посольство на рюмку чая приглашают или какое ни то лтд нефтегазстрой с аравийского полуострова за выступление на банкете шестизначную сумму отслюнявливает наличкой в кейсе. Конечно, там в подсознании, Мейсон это и мотал в виду: стоит он в означенном посольстве с тарелкой осетрины первой свежести в одной руке и рюмкой перцовки в другой и шейху юго-восточному, зашедшему на огонек, после лондонских туманов да сырости отогреться, проект своего садика втюхивает — на то он и шоу-бизнес, чтоб по всяким углам с шейхами между рюмкой отираться. Ну, а покуда даже в посольство Зимбабве приглашение не светит, ничего ему, Мейсону, не оставалось как в барабаны барабанить, да втихаря жесткость конструкций высчитывать: архитектура — это, прежде всего, расчет.