Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
* * *
Вышинский: Подсудимый Бухарин, вы признаете себя виновным в шпионаже?
Бухарин: Я не признаю.
Вышинский: А Рыков что говорит, а Шарангович что говорит?
Бухарин: Я не признаю.
* * *
Вышинский: Я еще раз спрашиваю на основании того, что здесь было показано против вас: не угодно ли вам признаться перед советским судом, какой разведкой вы были завербованы — английской, германской или японской?
Бухарин: Никакой.
Вышинский: А насчет убийства товарищей Сталина, Ленина и Свердлова?
Бухарин: Ни в коем случае.
Вышинский:
Бухарин: Отрицаю.
* * *
Бухарин: Я категорически отрицаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Максима Пешкова {1535}.
Некоторые обвинения и показания Бухарину приходилось опровергать более тонко. Во время перекрестного допроса одного из подсудимых, чьи показания указывали на его причастность к диверсионной деятельности, Бухарин заставил его привести даты, которые противоречили самому обвинительному заключению. Что же касается подсудимых Иванова и Шаранговича, божившихся, что Бухарин направлял совершенные ими акты саботажа и шпионажа, то это, сказал он, «два провокатора». Как-то из тюремного застенка был доставлен «странный, похожий на мертвеца» свидетель, старый эсер В. Карелин, чтобы дать показания о заговоре для убийства Ленина. Когда Вышинский спросил Бухарина, знаком ли ему этот свидетель, он ловко намекнул, что человек этот был сломлен пытками: «…он настолько изменился, что я не сказал бы, что это тот Карелин». В другом случае Бухарин нанес удар по самой версии заговора, на которой строился весь процесс, настаивая, что он в глаза не видел и пяти из заговорщиков и не слышал о них ни разу, а ведь «члены шайки разбойников должны знать друг друга, чтобы быть шайкой». А сославшись на то, что Вышинский «называет логикой», он пофилософствовал: «Это будет то, что называется в элементарной логике тавтологией, то есть принятие за доказанное то, что нужно доказать» {1536}.
Главной целью Бухарина было ограждение исторического наследия большевизма путем опровержения обвинительного заключения. Он пытался использовать свои показания, данные в зале суда, чтобы сделать свое последнее политическое заявление по двум важнейшим проблемам, стоявшим перед страной, — о войне с Германией и о возрождении террора сталинизма. Обвинение приветствовало его комментарии по первому пункту, так что тут затруднений не было. «По случайным обрывкам действительности,» доходившим до его камеры, Бухарин мог сделать вывод, что кризис в Европе все углубляется, а война подступает все ближе. Поэтому, выступая на суде, он, как и прежде, призвал недовольных советских граждан отбросить пораженческие настроения и защищать Советский Союз как «величайший могучий фактор» борьбы против немецкого фашизма. Выбор между сталинской Россией и нацистской Германией может быть только однозначным {1537}.
Но, выступая от имени большевизма и обращаясь к будущим поколениям, Бухарин считал столь же необходимым опровергнуть создаваемый в ходе этого процесса миф о том, что Сталин и сталинизм являются подлинными наследниками и кульминацией революции. Он неоднократно давал понять, что в его терминологии «антисоветский блок», «контрреволюционная организация» или «силы контрреволюции» на самом деле означают старое большевистское движение или партию, а «нелегальная», подстрекательская и «заговорщическая» деятельность — законную оппозицию Сталину или просто неофициальные собрания {1538}. Таким образом, ему без труда удалось демонстрировать на протяжении всего процесса, что истинное «историческое значение» сталинской чистки, в которой данный процесс является лишь верхушкой айсберга, заключается в уничтожении большевистской партии — «внутреннем разгроме сил контрреволюции» {1539}.
Обрисовать истинные идеалы и программу большевизма было сложнее, потому что Ульрих и Вышинский постоянно прерывали его экскурсы в «идейно-политические установки преступного, право-троцкистского блока» {1540}. Тем не менее Бухарину удалось высказаться: «…в отношении экономики — государственный капитализм, хозяйственный мужик-индивидуал, сокращение колхозов, иностранные концессии, уступки монополии внешней торговли и результат — капитализация страны». Вышинский прервал Бухарина,
В свете всего этого трудно понять, как кто-либо из читавших ежедневные сообщения из зала суда в газетах или стенограмму процесса, опубликованные огромным тиражом на иностранных языках, мог не заметить драматическую борьбу, которую вел Бухарин. Сталин и Вышинский понимали, разумеется, что у него имеется какая-то «система, тактика» и что он пытается придать процессу «свой особый смысл» {1542}. Встревоженные и обозленные его «цирковой акробатикой», Вышинский и Ульрих использовали все имевшиеся в их распоряжении средства запугивания, чтобы спасти сценарий, и в одном случае угрожали вообще лишить Бухарина слова, если он не прекратит «придерживаться определенной тактики… прикрываться потоком слов, крючкотворствовать, отступать в область политики, философии, теории и т. д…» {1543}.
Сообщения очевидцев убедительно свидетельствуют о том, что Бухарин «сражался за свою репутацию в мире и за свое место в истории». Ему было сорок девять лет, он выглядел постаревшим, небольшая бородка его поседела, и своим обликом и манерами он «странным образом походил на Ленина» {1544}. Бухарин обращался с Вышинским с нескрываемым презрением; он «явно наслаждался своей боевитостью» и «находился в непрестанном движении, зачитывая замечания из записей, которые он тщательно вел на протяжении всего процесса», и обрушивая на своих обвинителей «удары блистательной логики и потоки презрения, ошеломлявшие суд». После того как Вышинский суммировал обвинение, изобразив при этом Бухарина «проклятой помесью лисы и свиньи», тот произнес свое последнее слово. Снова сознавшись во всех обвинениях, он затем «пошел крушить их одно за другим; на этот раз его не прерывали, и Вышинский, бессильный ему помешать, сидел на своем месте с неспокойным, смущенным видом и делал вид, что зевает» {1545}. Когда Бухарин кончил, американский корреспондент записал:
Один Бухарин, который, произнося свое последнее слово, совершенно очевидно знал, что обречен на смерть, проявил мужество, гордость и почти что дерзость. Из пятидесяти четырех человек, представших перед судом на трех последних открытых процессах по делу о государственной измене, он первым не унизил себя в последние часы процесса…
Во всей бухаринской речи не было и следа напыщенности, язвительности или дешевого краснобайства. Это блестящее выступление, произнесенное спокойным, безучастным тоном, обладало громадной убедительной силой. Он в последний раз вышел на мировую арену, на которой, бывало, играл большие роли и производил впечатление просто великого человека, не испытывающего никакого страха, а лишь пытающегося поведать миру свою версию событий {1546}.
Тридцать лет спустя американский специалист напишет, что процесс Бухарина, «унизительный во всех отношениях, по справедливости можно назвать его звездным часом» {1547}. Бухарин надеялся, что таковым будет и приговор истории; он знал, что суд вынесет другой приговор. С требованием Вышинского, чтобы Бухарина и других расстреляли «как поганых псов», перекликались ежедневные передовицы «Правды» по поводу процесса: «Уничтожив безо всякой пощады шпионов и провокаторов, вредителей и диверсантов, Советская страна еще быстрее пойдет по сталинскому маршруту, еще богаче расцветет социалистическая культура, еще радостнее станет жизнь советского народа» {1548}. В соответствии с этим Ульрих, проведя для приличия шесть часов в совещательной комнате, возобновил в половине пятого утра 13 марта судебное заседание и огласил приговор: Бухарин, Рыков и 16 других обвиняемых приговаривались к расстрелу. 15 марта 1938 г. Советское правительство объявило, что приговор приведен в исполнение. По мрачной иронии судьбы сообщение о расстреле Бухарина было отодвинуто на второй план известием о вторжении Гитлера в Австрию тремя днями раньше {1549}.