Бухта Анфиса
Шрифт:
Оставшись один, он позвонил домой, сказал, что сейчас придет, и спросил, не надо ли что-нибудь купить. Ответила жена: нет, ничего покупать не надо, и так он очень задержался. Даже в трубке было слышно ее нездоровое дыхание, и он представил себе, как она сдерживается, чтобы не волноваться. Сердечница — ей противопоказаны не только волнения, но и лишние движения.
Он придвинул газету и, не торопясь, обвел скандальную заметку карандашом. А почему, собственно, скандальную? Ведь экономия-то есть. Люди старались, работали, чтобы
Приняв такое спасительное решение, Николай Борисович достал со шкафа белую полотняную фуражку и, высокий, нескладный, решительно направился к двери.
Тут его перехватил Артем Ширяев.
— Опять вы!..
— Вот оригинал того материала. И вот гранка. Тут все в порядке.
— Ага, спасибо. — Он отступил от двери, давая дорогу Артему, и, засовывая в карман аккуратно сложенные и сколотые скрепкой бумаги, спросил: — От кого вы получили эти сведения?
— От главного инженера треста Сажина.
— И он сам сказал вам, что заявка треста на пиломатериалы раздутая?
— Нет, он так не сказал. Он только назвал цифры, а выводы сделал я сам.
— Эти выводы вы сделали тут же, при нем?
— Да. Мне сразу бросилось в глаза такое несоответствие в цифрах: заявка — тридцать тысяч, а экономия — почти десять.
— И он согласился с вашими выводами?
Артем осторожно улыбнулся, считая такое предположение тонкой иронией, но лицо редактора оставалось спокойным.
— Он возмутился, но мне показалось, что он смутился.
— Показалось? — Вот тут только на лице редактора мелькнула тонкая улыбка, и он слегка коснулся козырька своей фуражки, не то поправляя ее, не то давая понять Артему, что он попал пальцем в небо. — А вам не показалось, что выводы ваши неосновательны? Что все не так примитивно, как вам «показалось»?
Но Артем решил, что Николай Борисович верно угадал ход его мыслей, и торжествующе проговорил:
— Да, точно: я так и подумал.
— Ну вот видите: «Подумал», «Показалось». Разве это серьезный разговор?
Махнув рукой, редактор прошел мимо Артема и перешагнул порог. Артем вдогонку выкрикнул:
— А потом я все проверил у парторга стройтреста!..
Николай Борисович был уже в самом конце коридора, почти у самой лестницы. И тут, как бы споткнувшись, он остановился.
— У Михалева?
Подумав, что у редактора внезапно появились к нему дополнительные вопросы, Артем подбежал.
— Нет, нет, ничего. — Николай Борисович стремительно спустился по широкой парадной лестнице и вышел на улицу, шумную, пыльную и совсем не по-осеннему знойную. Михалев… Да… Тут внутриредакционными мерами не отделаешься.
Проследив, как редактор с легкостью, не свойственной его солидному возрасту и еще более солидному положению, сбежал вниз по лестнице, Артем отправился в буфет и застал
— Привет. Хочешь ряженки?
Семен работает в редакции уже второй год. Хороший фотограф, хороший товарищ. Это он надоумил Артема устроиться в редакцию, пока, верно, внештатным, но это уж вопрос времени и, конечно, способностей: стихи у него получаются, их даже иногда печатает молодежная газета, а вот овладеет ли он высоким мастерством газетчика? Сегодняшний случай заставил Артема задуматься. Писать-то он умеет, а вот отвечать за то, что написал, отстаивать свою точку зрения?..
Единым духом он опорожнил стакан.
— Ты что, с похмелья? — спросил Семен.
— Нет, что ты. — Артем сказал это так серьезно, что Семен улыбнулся. Он никогда не смеялся, даже когда было по-настоящему смешно. Улыбался, да и то так недоверчиво и презрительно, словно кругом были одни тупицы. В школе его звали «малосольный» именно за эту его неопределенную улыбку.
— А похоже, трахнул ты вчера. Вид у тебя смурной и на кисломолочные продукты налегаешь.
Пришлось Артему рассказать о сегодняшнем «ляпе». Все-таки у Семена больше опыта, и он пройдошливый, может быть, посоветует что-нибудь дельное.
Семен поперхнулся. Глаза его одичали.
— Ты что? Совсем опупел! Вот дурак — это же против Никандры!.. Считай, что тебя выперли с треском и никуда больше не возьмут.
— Не причитай. Скажи лучше, что делать: самому уйти или выждать, что будет?
— Подожди, — посоветовал Семен. — Посмотри, куда дело повернется, тогда и действуй по обстоятельствам.
— У меня сначала создалось такое впечатление, что Никандра тоже склонен обождать и посмотреть, куда повернет. А когда я сказал, что материал я проверял у Михалева, он вроде как бы вздрогнул.
— Михалев! Драка будет до полной победы. Побьет он нашего Никандру.
— Они что, враги?
— Они — друзья. Комсомольцы двадцатых годов. Но дерутся до победы. Романтика! Понял?
Романтика! От частого употребления значение этого слова пообтерлось, как старая монета, потеряв вместе с четкостью чеканки часть своего веса. Как газетчик, Артем так его и принял по номиналу. Но сердце поэта дрогнуло: все же монета. Старая-то еще дороже. Дрогнувшее сердце поэта жаждало подробностей.
Наступил боевой час обеденного перерыва. В буфете стало тесно и шумно. Пришлось перейти в пустой зал заседаний. На стене висел большой портрет знаменитого писателя, который в двадцатых годах работал здесь же, в газете. В то время ему было столько лет, сколько сейчас Артему, но до этого он воевал на гражданской войне и был командиром кавалерийского полка. Уж он-то знал, что такое романтика, хотя никогда не думал о ней, как о старой разменной монете. Да, наверное, вообще никак не думал. В его книгах, а их Артем прочел все, нет и намека на это слово. Там есть живая жизнь, стремление к правде и добру, словом, как ни поверни — та же романтика.