Бухта Надежды
Шрифт:
«Пристрелить как собаку», «собаке собачья смерть» — так ведь говорят? Хотя ГО-шник наверняка и поступал соответственно, но как-то от этого Нолану всё равно было жутко. В этом и заключалась одна из ужаснейших сторон войны — люди убивают других людей. Убивают себе подобных. И даже в войне с внеземной, чуждой цивилизацией — не с людьми — последние все равно продолжали грызть друг другу глотки. Если откинуть все предпосылки и обстоятельства, то дела обстоят именно так.
С другой стороны, Макбрайд прекрасно понимал и другую вещь: по-другому в этой войне было нельзя, и без именно этой войны было нельзя, и без сопротивления было нельзя. Ведь происходящее —
Даже если Альянс и планировал оставить и использовать часть людей, то это была бы не жизнь, а ее жалкое подобие, продукт извращенного внеземного ума. Кто там у нас? Солдаты, которые как люди только физиологически, а мозгами — вылитые машины, роботы-убийцы? Или сталкеры — результат научных экспериментов, люди на принудительной службе у Альянса, с фатально изувеченными телами, искалеченным сознанием и обреченные на постоянную боль?
Одно Нолан знал точно: его цель — не силы ГО и не солдаты Альянса. Будучи в чем-то такими же жертвами вторжения, они были лишь противниками на пути к главной заразе. Заразе, сидящей на вершинах Цитаделей, приходящей извне в НАШ мир и забирающей надежду на будущее и само будущее.
И эту заразу нужно было остановить.
Глава 10. Охотник и жертва
Переход выдался непростым. Сказывались общее состояние, наличие раненых, спешка из-за возможной погони и опасение перед засадами. Но пока никто не напал — ни Альянс, ни монстры. Люди порядком устали, всё больше начинал одолевать голод. И погода не вовремя начала ухудшаться. Всегда она не вовремя.
Остановились на большой ферме, укрытой густой стеной высоких деревьев. Хозяйский участок одной из сторон близко примыкал к лесу, поэтому временно разросшемуся отряду не пришлось долго маячить в открытом поле.
Вокруг на оставшиеся три стороны простирались заросшие неухоженные угодья. На массивной ветке одного из деревьев висели самодельные качели из цепей и старой покрышки. Рядом стоял велосипед, прислоненный ржавой рамой к стволу. Возле деревянного амбара примостился массивный пикап. До Семичасовой войны это был новенький мощный внедорожник, которому предстояло верой и правдой прослужить своим хозяевам долгие годы. Но этому так и не суждено было сбыться. Как и все давным-давно брошенные автомобили, он стоял скособоченный и побитый беспощадным временем.
Над полем одиноко возвышалось истрепанное и зловещее пугало, присматривающее за округой пустыми безжизненными глазами, сделанными из больших пластиковых пуговиц. Шляпу его давно унесло, лишь обрывки одежды колыхались в разные стороны под порывами ветра. Само пугало заметно накренилось на бок. Скоро и оно рухнет на землю, навсегда покидая свой сторожевой пост.
«Весело», — мрачно подумал Нолан, проводя взглядом по округе. Судя по лицу Крис, она всецело разделяла его мысли.
За амбаром на земле показались невысокие холмики с воткнутыми в них самодельными деревянными крестами. Могилы явно не походили на давнее семейное кладбище, но почему-то было сразу понятно, кому они принадлежат.
Хозяйский дом выглядел весьма просторным и добротным, но даже на нем виднелись признаки того, что люди оставили свое жилище очень давно. Здания имеют поразительное свойство быстрее увядать и разрушаться в отсутствии человека. Как будто вместе с уходом жильцов дома
Один из близнецов попробовал дверь — оказалось открыто. Несколько человек один за другим зашли внутрь, проверяя помещение на наличие угроз. За ними последовал и Нолан.
Когда-то здесь кипела жизнь. Спокойная, уютная, семейная жизнь. С теплыми объятиями, ласковыми словами, звоном посуды по вечерам, детским смехом, бубнением телевизора, паром над чашками с горячим чаем, сладкими пирогами по выходным, шумными застольями по праздникам, украшенной ёлкой на Новый год, душевными беседами на веранде, пестрыми цветами в глиняных горшках, ленивым котом и дружелюбной собакой, суетливыми сборами по утрам и прочими большими и маленькими радостями.
Нолан бросил взгляд на рисунки, прикрепленные цветными магнитами к двери холодильника. Четыре человека держаться за руки, над ними голубые облака и яркое солнце. Кривоватые такие рисунки, банальные, но искренние. Тот, кто их рисовал, неумело владел карандашом, понятия не имел о живописи, цветопередаче и пропорциях. Но он точно знал, что хотел нарисовать, что для него было важно в тот самый момент, когда маленькие пальцы брали в руки карандаш из разбросанной рядом разноцветной кучи и старательно выводили линии. И для тех, кто повесил здесь эти рисунки, они были неизмеримо ценнее, чем многомиллионные репродукции известных художников.
Лестница наверх, выдвинутый приклад пистолета-пулемета к плечу, осторожные шаги. Холл второго этажа, на полу большой горшок с одной землей, три двери. Первая дверь — спальня. Чисто. Вторая — кабинет. Чисто. Пусто. Третья — детская комната. Кроватка с высокими бортами, крутящиеся музыкальные погремушки в форме причудливых самолетов, разбросанные игрушки.
Тихий семейный рай.
Был когда-то.
А потом всё поменялось.
Личный рай сначала дал трещину, которая разрасталась всё больше и больше, удлиняясь и расширяясь. Разлом увеличивался, уродуя своими рваными краями всё вокруг и засасывая всё то, что когда-то делало счастливыми обитателей этого дома. Потом, достигнув критической точки, рай с треском надломился пополам, а вскоре и вовсе исчез, словно и не было ничего.
Макбрайд за свою сознательную жизнь ни разу вживую не видел маленьких детей, не считая своих ровесников, но сейчас в груди что-то защемило. Тихо, вроде бы, защемило, но вместе с тем горько и мрачно.
Парень спустился вниз. Сознание стало отмечать предметы, которым до этого он не предавал значения. Пустые упаковки и банки, пустые бутылки из-под алкоголя, запасы лекарств, разбросанные здесь же. Раскрытая аптечка, мотки бинтов, в том числе и использованные, окровавленные… Что-то здесь произошло, еще тогда, давно.
Нолан вспомнил могилы на улице. Деревянные кривые кресты. Как и везде, здесь была Смерть. Три креста — три человека, три судьбы. Но на рисунке было четверо. Где же четвертый?
— В кладовой нашли тело, — послышался голос Дью.
Начальник вопросительно посмотрел на молодого бойца.
— Давно лежит, еще с начала, наверное. Рядом пистолет. Сам… — продолжил повстанец.
Начальник кивнул.
А вот и четвертый. Не врал рисунок.
Странный механический вой снаружи отвлек от раздумий. Кто-то закричал, послышалась стрельба: хаотичные длинные очереди и более короткие, уверенные, методичные. Резкий звук пистолетов-пулеметов перемежался с гулкими выстрелами штурмовых винтовок AR2.