Буканьер
Шрифт:
Глава 47
Пляж наполнялся жалобными стонами раненых. Среди пиратов раненых оказалось пятеро, а среди нас — всего один, но... Обонга оказался ранен в живот и теперь лежал под деревом, судорожно сжимая руку своего брата. Я подошёл к ним, и Муванга ухватил меня за руку, с безмолвной мольбой глядя мне в лицо.
— Масса... Колдуй... — прошептал Обонга, иссиня-лиловый, дрожащий.
Я тихо опустился на колени рядом с ними. Обонга изо всех оставшихся сил зажимал рану на животе, по его рубахе расплылось кровавое пятно, в свете костра почти
— Масса! Ты великий колдун! Помогай! — взмолился Муванга.
На его глазах блестели слёзы, но всё, чем я мог помочь несчастному Обонге — так только добить, чтобы он не мучился. Такие раны даже в моём времени не всякий хирург сумел бы заштопать, с ультрасовременным оборудованием, стерильными инструментами и помощью опытных медсестёр.
Я покачал головой, слова застряли у меня в глотке. Было мучительно трудно отказывать им, глядя прямо в глаза, горящие жаждой жизни вперемешку со страхом. Муванга осознал отказ первым, повернулся ко мне, всхлипнул и схватил меня за плечи.
— Масса! Попробовай! Колдуй! — его губы мелко затряслись, лицо скривилось от сдерживаемых рыданий.
Его можно было понять. Это для меня Обонга был нерадивым ленивым негритосом, способным только жрать в три горла, а для Муванги он был родным братом, единственным оставшимся в живых, той ниточкой, ведущей к далёкому потерянному дому в африканской саванне. Одного брата, запоротого насмерть, он уже потерял, и отчаянно не хотел терять и второго.
Мимо прошли Шон и Жорж, скользнув по нам растерянными взглядами. Шон явно хотел что-то сказать, но, увидев страдания раненого негра, просто кивнул мне.
— Моя умирай, да? — тихо, одними губами прошептал Обонга, прочитав в их сочувствующих взглядах свою судьбу.
— Да, — сипло ответил я.
Обонга прикрыл глаза, поморгал часто-часто, тяжело сглотнул, тут же морщась от боли, а потом уставился мне прямо в лицо.
— Злой дух сильный, да? Сильней твоя колдуй? — спросил он.
Я склонился над его раной. Из раны отчётливо пахло содержимым кишечника, а значит, пуля наворотила там такого, что обратно уже не соберёшь. Я вспомнил, как некоторые солдаты принципиально ничего не ели перед боем, чтобы в случае такого ранения было больше шансов выжить. Обонга же в каждую свободную минуту что-то жевал.
— Сильнее любого колдуна, — сказал я.
Обонга шумно вздохнул, широко раздувая ноздри, Муванга тихо зарыдал, лбом прижимаясь к его ноге.
— Это брат мой, — сообщил Обонга, мелким кивком указывая на Мувангу.
Я кивнул.
— Один будет, — сказал Обонга. — Один плохо.
Он добавил несколько слов на родном языке, и Муванга зарыдал ещё сильнее, часто кивая.
— Сказал ему твоя держаться, твоя удача много, храбрый, — сказал Обонга. — Моя удача плохой.
Он замолчал, будто собираясь с мыслями.
— Много храбрый — много удача, моя трусливый — мало удача, — произнёс он, сглотнув подкативший к горлу комок.
— Твоя храбрый, — сказал я, невольно копируя его манеру речи. — Обонга — смелый воин.
Негр слабо улыбнулся.
—
Я прикрыл глаза, вздохнул. Единственное, что я мог сделать для него — подарить лёгкую смерть, но это решиться на это оказалось гораздо труднее, чем убивать в драке. Я неуверенно потянул нож из-за пояса.
— Обонга — смелый, — попытался улыбнуться он, глядя на нож. — Давай.
Я приставил нож к его груди, между третьим и четвёртым рёбрами. Обонга крепко ухватил мою руку и посмотрел мне прямо в глаза. Я почувствовал, что не могу этого сделать. Это было выше моих сил. Поэтому Обонга надавил на нож сам, взрезая кожу, а я только довершил начатое.
Нож добрался до сердца, Обонга дёрнулся и затих. Муванга завыл, как дикий зверь, ударил себя кулаком в грудь, глядя в ночное карибское небо, куда отлетел дух его брата. Я вытер нож, сунул в ножны и протёр мокрые глаза тыльной стороной ладони. На душе было погано. Настолько, что хотелось напиться до потери памяти. Я не ожидал, что смерть Обонги так по мне ударит.
Муванга повернулся ко мне, опухшее от слёз лицо ничего не выражало, и я почему-то подумал, что он будет винить меня в том, что я убил его брата, или не спас, или не стал колдовать, или ещё что-нибудь, но он просто кивнул мне.
— Вождь, — хрипло произнёс он, снова ударяя себя кулаком в грудь.
Я кивнул ему в ответ. Слова здесь были излишни, будто неверно сказанное слово могло как-то нарушить таинство произошедшей смерти, приземлить, опошлить его. Обонга только что передал мне свою жизнь и жизнь своего брата, и я теперь в полной мере чувствовал свалившуюся на меня ответственность.
Мы поднялись, поглядели на лежащего Обонгу, который выглядел так, будто бы просто уснул, и, не сговариваясь, пошли к телегам. Там, кажется, валялась лопата или две. Нужно было похоронить и его, и Рябого Жака, и остальных.
Среди наших потерь оказался ещё и Феб, и, завидев Эмильена, несущего на руках его тело, я уже не смог сдержать слёз. Храбрый пёс, видимо, бросился на испанцев вместе с нами. Эмильен шёл молча, не обращая внимания на свою рану.
Я видел много смертей, особенно на плантации, но сегодняшние как-то выбили меня из колеи, и я чувствовал необъяснимую горечь, будто именно я был виноват в их гибели. Хотя, если бы я тогда отказался от этого предложения, сразу показавшегося мне подозрительным, может, все остались бы живы.
Раненые пираты по-прежнему лежали на пляже, дожидаясь, пока их соратники оберут мёртвых испанцев. Первая помощь тут не была в приоритете. Я посмотрел на них, загоняя подальше благородный порыв помочь всем, и отвернулся, понимая, что мне никто из них точно помогать бы не стал, скорее, наоборот. У нас были дела поважнее.
Мы с Мувангой взяли лопаты и отошли в лесок, без лишних слов начиная копать могилы. Потёртый, отполированный черенок лопаты под моими ладонями живо напомнил мне о временах на плантации, где я точно такой же лопатой копал твёрдую, комковатую землю, с каждым ударом натыкаясь на узловатый корень, раздражающий даже сильнее, чем окрик надсмотрщика.