Букет для будущей вдовы
Шрифт:
– Ладно. Исключительно в память о нашей школьной дружбе... Но поклянись, что ты пойдешь туда вместе с ней. Пусть постоишь, как дурак, но зато проконтролируешь, чтобы барышня никого не арестовала, не обвинила в убийстве и не подвела подо все это психологическое основание с избранными выдержками из прошлого...
И мы поехали. Заранее позвонив Марине на пост и предупредив, что завтра днем заскочим по делу.
– Неправильно, - бурчал по дороге Митрошкин.
– Надо было спокойно все обдумать, принять какое-то решение, а потом уже ехать
– По крайней мере, успокоим, - я машинально похлопывала снятыми перчатками по раскрытой ладони.
– Не знаю, Леша, что мы скажем, но, по крайней мере, это лучше, чем держать её в напряжении. Мы с тобой завтра или послезавтра уедем, а она будет гадать, что мы здесь нарасследовали и куда с этими сведениями сунемся.
– Ну, хорошо! А если твоя Галина Александровна тут ни при чем? Такой возможности ты не допускаешь?.. Тогда что? Придем, руками разведем и рот раскроем: дескать, ничегошеньки мы не понимаем, и, вообще, запутались?
– Ага! Галина Александровна ни при чем? А кто тогда "при чем"? Адмирал Иван Федорович Крузенштерн?
"Простоквашинская" цитата на Леху должного впечатления не произвела. Он все равно оставался суровым и угрюмым все то время, пока мы добирались до дома, в котором жил родной брат Тамары Найденовой. А перед тем, как позвонить в дверь, помрачнел ещё больше.
– Может постучать? По крайней мере, не так нахально.
– Не забывай, что я - почти что представитель власти, - мой голос был спокоен и тих.
– Так что не дергайся. Селиверстов тебе ясно сказал, что твое дело - "стоять, как дурак".
Я нажала на кнопку, в прихожей тоненько запереливалась Бетховенская "К Элизе". За дверью зашелестели шаги, потом женский голос спросил:
– Кто там?
– Нам бы поговорить с Виктором Алексеевичем. Мы из прокуратуры, по поводу убийства его сестры.
По очереди щелкнули замки - два или даже три - дверь открылась. На пороге стояла невысокая шатенка с круглыми, темно-карими глазами, а из комнаты уже выходил тот человек, которого я видела в квартире Тамары. Нельзя сказать, чтобы он особенно обрадовался нашему визиту: на меня и вовсе взглянул с плохо скрываемым раздражением, а Лехе хоть вяло, но все же пожал руку.
– Что вы хотели?
– спросил Виктор, скрестив руки на груди и почему-то смотря себе под ноги. Под первым его подбородком образовался второй, несмотря на то, что брат Найденовой, не отличался полнотой.
– Мы хотели уточнить один вопрос, - начала я, потому что Митрошкин вошел-таки в роль и, в самом деле, стоял, "как дурак".
– Галина Александровна Баранова, она ведь приходилась двоюродной или троюродной теткой мужу Тамары?
– Какой ещё теткой? Какая Галина Александровна? Никакой Галины Александровны не знаю.
– Вспомните, пожалуйста. Двоюродная тетка - это не такое близкое родство!
– Да я же вам говорю, никакой тетки у него не было. И мать, и отец умерли уже. Мать -
– Галина Александровна Баранова из Москвы, - проговорила я с нажимом, боясь поверить в то, что Леха прав и это - лишь нелепое, странное совпадение.
– Вот видите, из Москвы! А Павел сам из Свердловска был. Екатеринбург по-нынешнему.
– Галина Александровна! Та женщина, которую задушили в профилактории!
– Ах, вон вы к чему?
– Виктор даже покачал головой.
– Так приходили уже, спрашивали! Все в протоколе записано. Не родственница она нам и даже не знакомая. Я её на фотографии только в первый раз и увидел. В мертвом состоянии... Сколько можно про одно и то же узнавать? У вас что там, в прокуратуре, никакой централизованной системы нет?
– Извините, - наконец, открыл рот Митрошкин, - но нам необходимо было проверить.
За сим мы и откланялись. А уже у подъезда, вдоволь настоявшийся с идиотским видом Леха, легонько встряхнул меня, взяв за плечи, и медленно, чуть ли не по слогам повторил:
– Слушай, что тебе говорят, и запоминай! Нельзя быть ни в чем уверенной просто так, на основании одних догадок. Вот это, - он указал пальцами на окна четвертого этажа, - тебе конкретный и красочный пример... К сожалению, в жизни случаются и ещё более странные совпадения. Поэтому я совсем не уверен в том, что Марина не посмотрит на нас, как на конченных идиотов и не предложит сходить провериться в ближайший психодиспансер!..
Но она не стала смотреть на нас, как на идиотов. Она просто отступила назад, пропуская нас в квартиру, и сломала в пальцах сигарету. Длинную, коричневую сигарету с золотистыми буковками возле фильтра.
– Марина, - спросила я, не зная с чего начать и, как всегда, начиная с самого неподходящего, - Андрей жив, да?
– Нет, - ответила она слишком твердо и слишком резко.
– Нет. Он умер.
И я поняла, что мы правы.
– Проходите, - Марина пожала плечами.
– Не знаю, что за странные фантазии вас посещают, но, вообще, это уже начинает меня раздражать...
– Тебе не нужно ничего опасаться, - Леха попытался обнять её за плечи.
– Да, мы знаем, но мы никому ничего не скажем. Он, наверное, имел на это право. Он из-за тебя, да? Из-за тебя и из-за Иришки?
И тогда она разрыдалась и закричала:
– Нет, нет, нет! Он умер! Не смейте в это лезть! Вы все равно ничего не докажете! Никто ничего не докажет!
Марина беспрерывно плакала минут десять, усевшись прямо на голый пол, опустив лицо в колени и обхватив голову руками. Митрошкин неловко суетился вокруг, метался с ненужным никому стаканом воды и ещё более ненужными словами утешения. А я почему-то стояла, как истукан, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, и только смотрела на бронзовые Маринины пряди, подпрыгивающие на вздрагивающих плечах, и на её пальцы, судорожно и нелепо вцепляющиеся в затылок. Счастье, что Иришка была в школе!