Бульдог
Шрифт:
Единственное неудобство, необходимость постоянно держать возле того барака сильный караул. Все же каторжане. Но этим пожалуй они и ограничивались. Петр как и обещал, предоставил в распоряжение лейб–медика все потребное.
— Иван Лаврентьевич, ты подумал насчет того, чтобы занять кафедру практической медицины в академии?
— Подумал. Но. Фаше феличестфо, у меня никак не достанет на это фремени. Мои изыскания, работа в медицинской канцелярии, обустройство аптек как обычных так и с приходящими больными. Фсе это отнимает слишком много фремени, и я не смогу по настоящему отдаться делам академии.
Что же, звучит вполне обоснованно. Но Петру отчего-то казалось, что основная причина не в этом, а в младшем брате,
— Теперь с тобой, Андрей Константинович. Признаться, вчерашний разговор меня сильно озадачил и раззадорил. А главное, возмутил. Человеку с такими талантами точно нечего делать на монетном дворе. Туда уже ушел приказ под моей подписью и ты откомандирован в мое распоряжение. Но запирать тебя в токарне деда с парой тройкой учеников, это небывалое расточительство. Лаврентий Лаврентьевич, как мыслишь, сможет ли Андрей Константинович стать достойным академиком кафедры механики.
— Думаю, что достойней человека найти трудно, ваше величество, — не поднимаясь со своего стула, президент академии умудрился сделать почтительный поклон.
Вот же. Вроде два родных брата, от одних родителей, а подиж ты. Иван Лаврентьевич говорит с ярко выраженным акцентом, как истый немец, словно и не родился в Москве. Наверное все дело в разнице возраста. Иван Лаврентьевич рос в то время, когда немецкая слобода в Москве была более замкнутым мирком. А Ларентий Лаврентьевич родился не просто на пятнадцать лет позже, а уже в другую эпоху. Акцент у него конечно же присутствует, все же немецкая слобода оставила свой отпечаток и на нем, но уже более мягкий и уж буквы-то он все выговаривает правильно.
— А как там ваши академики, не заклюют? Братия у вас особая. Знаю я, что приказ мой выполните, но так же слышал, что отношение к тем, что с сильной протекцией, особое. Не хорошее отношение. А ему нужно работать, а не с кознями разными бороться. Поэтому давай как на духу, примут его иные академики и преподаватели или за выскочку посчитают.
— К господину Нартову относятся как к великолепному механику, мастерство свое постигшему наилучшим образом и привнесшему в развитие механики много полезного. Уверен, что говорю сейчас от имени всех — такому назначению мы будем только рады.
— Тогда сам и приглашай. Думаю меня все же от греха подальше, лучше туда не вмешивать.
— Я все понял, ваше величество.
— Андрей Константинович, а ты там не робей, если тяжко будет, сразу ко мне. Я тебе отдельную мастерскую устрою, да обеспечу всем потребным по самую маковку, пусть тогда обзавидуются.
— Думается мне, Санкт–Петербургская академия и без того обеспечивается всем потребным не в пример лучше, иноземных академий, — улыбнувшись возразил Нартов.
Сложно спорить. На детище Петра Великого средств никогда не жалели, даже в годы беспутства его внука, потому как это одна из черт лица государства. Жаль только там до сего момента был лишь один из числа рожденных в России, Блюментрост, президент академии. Ну да ничего, вот теперь еще один академик появится.
Закончив разговор касающийся всех троих, Петр отпустил Блюментроста и Нартова. Первый вышел в гостиную поджидать младшего брата, второй тут же направился в токарню, так как свое личное время, отводимое на отдых, император хотел посвятить изучению токарного дела. Не сказать, что он прямо-таки воспылал страстью к работе на этих махинах, но желание поближе ознакомиться и уметь с ними хоть малость обращаться присутствовало.
— Я тут с учителями своими беседы имел, да тишком разузнал, что и к чему, — когда они остались наедине, угрюмо начал Петр. — Что же это творится, Лаврентий Лаврентьевич?
— Право, ваше величество…
— Ты словоблудство-то для других прибереги. Хорошо было, когда я про свой долг позабыв предавался охотничьим забавам? Молчи. Все одно правду не скажешь. А я отвечу. Плохо. По сей день не пойму как все не порушилось. А все от того, что тело без головы жить не может. Отруби руку, выживет, а вот без головы никак. Ну я-то по глупости и по малолетству, но ты-то взрослый муж. Как можно было отстраниться от всего, и дела академии полностью передать в руки Шумахера, [12] коий прямо-таки измывается над преподавателями и академиками.
12
Шумахер Иван Данилович — немецкий и российский ученый, секретарь медицинской канцелярии, директор Петербургской библиотеки Академии наук. Многие академики и ученые академии подвергались его преследованиям. Немалая часть иностранцев, по его вине не стали продлевать контракт и оставили академию, как и Россию в целом.
— Но ваше величество, его поведение объясняется нападками со стороны академиков. Они далеко не так святы, как хотят казаться.
— Если из-за одного, пока никак особо себя не проявившего, Российская наука теряет нескольких, коих имена знают по всей Европе, то по моему выбор очевиден. Значит так. Приказ о передаче полномочий Шумахеру отменить. Все бразды правления взять в свои руки. Навести в академии должный порядок, дабы работа проистекала на должной высоте.
— Так что же мне гнать его?
— Придется, так гони. Герман, Бильфингер, умы способные принести много пользы России, вынуждены буквально бежать из-за нападок какого-то недоучки интригана.
— Не все академики настроены по отношении Шумахера враждебно. Многие с ним прекрасно ладят. Указанные же вами господа, сами далеко не ангелы…
— Возможно. Мне ведомо не все, что творится в академии. Тут ты прав, Лаврентий Лаврентьевич. Но я знаю одно. Ты либо наведешь в академии порядок, либо ответишь по всей строгости. Не надо набираться храбрости и просить отставки. Не получишь. Сумел все разладить, сумей и собрать в кучу, вначале у тебя прекрасно получалось, пока ты не обленился и не свалил свои обязанности на Шумахера. Дед мой мечтал, чтобы эта академия заняла достойное место в ряду иных европейских. Поверь, так оно и будет, даже если мне придется с тебя семь потов слить и все соки выжать. А теперь иди. О нашем разговоре никому говорить не следует. Всякое решение, которое ты примешь, от тебя исходить и будет. Мало того, я его приму, потому как напрямую в дела академии вмешиваться мне не след. Но спрошу по результатам.
— И как вы будете оценивать нашу деятельность?
— А ты я гляжу хочешь получить прямые указания? Так не будет их. Не знаю пока как я буду все оценивать, но то что это будет, не сомневайся.
Блюментрост должен был признаться самому себе, что Петр его не просто удивил, а даже испугал. Он вполне прилично знал молодого императора, так как будучи лейб–медиком общался с ним в прошлом. Ему была присуща прямолинейность и непосредственность, столь свойственные юному возрасту. Петр был довольно вспыльчивым, но эти вспышки ярости зачастую сменялись искренним раскаянием. Подобное не раз и не два случалось, к примеру, по отношении к тому же Остерману.