Булгаков и княгиня
Шрифт:
– А не пойти ли нам слегка поддать? Как вам такая перспектива?
Перчаткин так и застыл, держась за канделябр. Видимо, не каждый день в редакцию являются с подобным предложением. Вместо того, чтоб потребовать сатисфакции или по мордасам бить, вдруг приглашают в ресторан. Нет, в самом деле, это что, всерьёз или насмешка? Мысли забегали по его лицу. Покружив на ограниченном пространстве от покрасневшего правого уха до саднящего левого виска, встревожив не на шутку оба глаза, мысль рухнула вниз, успокоившись в окрестностях полураскрытого от изумленья рта. Глаза всё ещё
– Отчего же не пойти? Пойти, конечно, можно. Вот только это зависит…
– Платить за выпивку и закуску буду я. По случаю знаменательной встречи угощаю.
Судя по замедленной реакции, случившийся мордобой не обошёлся без последствий. Перчаткин и без этого туго соображал, а тут и вовсе стал походить на инвалида интеллектуального труда. Во всяком случае, наш недавний разговор и столь заманчивое предложение в его сознании никак не уживались. Виданное ли дело, чтобы обиженные авторы предлагали выпить за свой счёт!
– Да праздновать нам с вами вроде нечего, – заметил озадаченный моими словами рецензент, возвращая на место канделябр. Но, чуть подумав, махнул рукой и стал запихивать папки с рукописями в объёмистый портфель, приговаривая: – Разве что как благодарность за совет, – и вот уже немного осмелев, оправдывается: – При нашей-то зарплате, знаете ли, хватает только на булочку с кефиром. Да ещё на белую головку по престольным праздникам…
И вот уже идём по Малой Бронной мимо Патриаршего пруда. Чуть дальше, на Большом Козихинском, как выяснилось, есть уютный кабачок в подвале. Тем временем Перчаткин увлечённо продолжает что-то объяснять. То ли оправдывается, то ли не в состоянии поверить в своё счастье:
– Я много, в общем-то, не пью, вы не опасайтесь… Нет, это не означает, что совсем не пью. Хорошую компанию всегда рад поддержать, особенно если… – тут он насторожённо замолчал, глянул мне в глаза и спросил заискивающе: – А вы не передумаете? – и даже чуть замедлил шаг.
Я мысленно пересчитал содержимое бумажника, прикинул, что при интенсивном разговоре должно хватить на три, ну скажем, на четыре часа, и предложил поторопиться. Да он и сам не прочь был поскорее выпить…
Сидим за столиком. Стол накрыт на два куверта. В качестве аперитива – виски «Чивас ригал». В зале звучит приятная музыка, а по большому экрану, висящему на стене, проплывают кадры из старой кинохроники – дамы в широкополых шляпах с перьями, офицеры лейб-гвардии Его Величества гренадёрского полка, банкиры и заводчики в цилиндрах… Ах, как давно всё это было!
И вот, погрузившись в кресло и глядя на экран, я понемногу перебираю в памяти события прошлых лет. Вновь на Пречистенке, стою у дома на Обуховом и вижу, как Кира уезжает. Бросает дом, родную страну и устремляется в Париж. А я за ней поехать не могу… Да, смелости не хватило, пусть так. Однако чего бы я мог таким образом добиться? Опять стоять под окнами её дома где-нибудь в Кламаре или же в Клиши? Опять молить о свидании и прятаться от князя? Да нет, не нужен мне такой Париж! Такой Париж представляется мне скучным, неуютным, так что вряд ли…
После третьей рюмки
– Есть, есть всё же элементы пошлости в вашем превосходно написанном романе, – рассуждал Перчаткин, запихивая в рот салат.
– Так превосходен или нет?
– Главная непристойность в допущении самой мысли о том, будто некто великий и всемогущий, творящий зло, доброжелательно следит за вами и намеревается вот с какой-то стати сделать именно вам, разлюбезному, добро…
– Но ведь это же нормально. Каждому по делам его…
– Не верю я в высшую силу. Верить надо в волеизлияние людей.
– Волеизъявление… – поправил я.
– Пусть так, – согласился рецензент. – Тут важен потаённый смысл, а не способ выражения.
– Ну, если так…– меня никак не устраивало перерастание задушевной беседы в принципиальный спор философско-религиозного разлива с признаками мистики. А ведь от идеологической дискуссии до скандала всего лишь один шаг. Тут уж никак не обойтись без ругани и поливания друг друга соусом из-под салата «Оливье».
– Вот именно так! – словно бы подтвердил мои слова Перчаткин. – Что до меня, то я литературу без этого не мыслю. Если коллегиально, то есть всем литературным сообществом решили, кому, как и зачем следует писать, так уж изволь этой установке соответствовать. А иначе спрашивается, за что боролись? Так неужто зря?
Перчаткин грозно глянул по сторонам, как бы намереваясь припечатать к позорному столбу любого, кто попытается ему перечить. И припечатает, и в чёрный список занесёт! Однако захотелось несколько смягчить его воинственный пыл, и я осторожно выразил сомнение в действенности большевистских методов в литературе:
– А помните, как у Олеши: «В искусстве нет той площади, на которой можно взять Зимний!»
– Не говорите мне про этого гражданина.
– Это как? – я был изрядно удивлён. Правду сказать, даже оскорблён столь нелицеприятным отношением к этому писателю.
– Да вот так уж! Не люблю его. Чуждый он элемент в нашем пишущем сообществе.
– Но почему?
– А потому! Мы тут из сил выбиваемся, каждый год выдаём на гора роман, а то и по два. Ну а он что?
– Что?
– А ему всё трын-трава! Он, видишь ли, пишет в день по строчке, да и то слишком много ему кажется.
– Но если писатель требователен к качеству своего труда…
– А жить на что? – возразил Перчаткин. – Литературных премий до чёрта развелось, но ведь на всю нашу братию этого не хватит! – в словах плодовитого рецензента сквозила тщательно скрываемая зависть и явно наблюдалось ничем не сдерживаемое озлобление.
– Если не нравится Олеша, тогда подскажите, как писать.
– Ну, это же просто, – оживился рецензент. – Сразу чувствуется, что в Литинститутах не учились. Так вот, перво-наперво следует разбить пространство рукописи на несколько частей. Первую называете завязкой, вторую кульминацией, а третья… – тут он замешкался. – Тьфу чёрт, слово подзабыл. Словом, в третьей весовой части всё всем должно быть ясно. Добавьте к этому знание грамматики, и успех у публики вам обеспечен.