Булгаков и Лаппа
Шрифт:
— Умница, умница… верная жена моя. Друг мой, друг… Ты-то должна знать, что я с детства отличался огромной силой воли. Справлюсь, когда в самом деле почувствую опасность. А сейчас все хорошо. — Он закрыл глаза, через некоторое время тихо сказал: — Слыхала, говорят, Николая Второго свергли…
9
Революцию 1917 года в Никольском проморгали. Вроде были какие-то слухи о бунте в городах, но мужики ничего не поняли. В сущности, все оставалось по-прежнему, только прислуга сказала Тасе:
— Теперь все равны.
Это была деревенская женщина с детьми, которую доктор нанял для помощи по ведению хозяйства. Печь топить, колоть дрова, греть воду для бани, мыть полы в комнатах жене доктора не полагалось. Не полагалось ей и самое естественное — стать матерью.
Забеременев, она долго не решалась сказать об этом Михаилу, предвидя его реакцию.
Мечты мужа о ребенке, все счастливые планы на будущее остались в прошлом. Михаил был мрачен, замкнут, целиком зависим от вливаний морфия. Совершенно очевидно, что, освободившись от врачебных обязанностей, он ни о чем, кроме очередного укола не помышлял. Силы уходили на то, чтобы скрыть от персонала болезнь.
— Миш, что мы будем делать? — с надеждой посмотрела на него Тася, рассказав о беременности.
— Как — что? — Он пожал плечами. — Разве сама не понимаешь, какой ребенок может получиться у морфиниста?
Тяжелобольным он тогда еще не был, но издевка, прозвучавшая в его вопросе, отрезвила Тасю. Надежды нет и не будет. Просто надо понять, что есть жизнь ушедшая — в ней бодрая, здоровая молодость, благополучие, любовь, мечты и планы… И есть то, что есть, — глушь, больной муж, полная неопределенность в будущем Что могло ждать этого ребенка? Страдания и мытарства. Тася уговаривала себя, тайно надеясь, что произойдет чудо: Михаил опомнится и решит, что именно ребенок может спасти их — его самого, семью. Чуда не произошло. Он спокойно и отстраненно, как надоевшей больной, объявил Тасе, что рано утром сделает операцию сам.
Она крепилась до последней минуты. Перед дверью операционной взмолилась:
— Мишенька, может, еще подумаем, а?
Он словно не расслышал, обернулся к ней, прошипел строго:
— Предупреждаю, никто ничего не знает. Я сказал, что взял операционную для опыта. Фельдшер и Степанида на приеме, Агнию отпустил. Все тихо, и главное — не кричать.
Лицо его стало жестким, чужим. Не замечая ее слез, он подтолкнул Тасю в операционную и захлопнул за собой дверь. Тася не кричала, до крови искусала губы, шепча лишь: «Скоро? Скоро?»
В тот момент никто из них двоих не знал, что решалась судьба многих. У Булгакова никогда не будет детей. Останется бездетной Тася и вторая жена писателя. У Елены Николаевны Булгаковой — третьей жены — будут расти сыновья от первого брака с Шиловским. Но родить от второго мужа она не могла: Булгаков уже не мог иметь детей.
10
Чернота сгущалась. Доза морфия увеличилась. Вид Михаила был ужасен: бледен восковой бледностью, худ до истощения. На предплечьях и бедрах непрекращающиеся нарывы. Они появились на месте тех уколов, которые он делал сам: в неудержимой поспешности
Позже, в рассказе «Морфий», Булгаков проанализирует этап за этапом весь кошмар овладевшей им болезни. Сделает это якобы от липа другого, покончившего самоубийством земского врача — доктора Бомгарда. Бомгард одинок, его единственный друг — медсестра Анна — пытается предотвратить катастрофу, но не может устоять перед мучениями любимого ею человека. Легко догадаться, что речь идет о Тасе. Но в историю вымышленного одинокого Бомгарда не вошли жестокие эпизоды семейной трагедии — история гибели любви и надежд.
«…Я, заболевший этой ужасной болезнью, предупреждаю врачей, чтобы они были жалостливее к своим пациентам. Не “тоскливое состояние”, а смерть медленная овладевает морфинистом, лишь только вы на час или два лишите его морфия. Воздух не сытный, его глотать нельзя, в теле нет клеточки, которая не жаждала… Чего? Этого нельзя ни определить, ни объяснить. Словом, человека нет. Он выключен. Движется, тоскует, страдает труп. Он ничего не хочет, ни о чем не мыслит, кроме морфия. Морфия!
Смерть от жажды — райская, блаженная смерть по сравнению с жаждой морфия. Так заживо погребенный, вероятно, ловит последние ничтожные пузырьки воздуха в гробу и раздирает кожу на груди ногтями. Так еретик на костре стонет и шевелится, когда первые языки пламени лижут его ноги…
Смерть — сухая, медленная смерть…»
Да, он уже не мог владеть собой, попав в зависимость от наркотика.
Тася, измученная жалостью и страхом, решилась на хитрость — однажды она сильно разбавила состав дистиллированной водой.
Лицо Михаила, не ощутившего после укола желанного облегчения, напряглось. По телу пробежала судорога.
— Что это было? — страшно закричал он, наступая на Тасю с кулаками.
— Я решила, так будет лучше… понемножку разбавлять, снижать дозу… — Она пятилась назад, не сводя глаз с его искаженного злобой, страшного лица.
— Ты решила?! Да кто ты такая, чтобы решать за меня? Ничтожество!
Он схватил со стола горящую керосиновую лампу и запустил в Тасю. Не попал, бросился к ней и сильно толкнул в грудь. Она упала, цепляясь за скатерть. Керосин, разлившись по половикам, к счастью, не вспыхнул. Михаил бросился в кабинет, звякнуло стекло вскрываемой ампулы.
«Сделал вливание сам, — поняла Тася. — Я ничего не могу изменить! Не могу остановить его. Бежать отсюда, бежать!»
Сидя на полу, она рыдала в скомканный угол скатерти. Он вошел тихо. Погладил ее по голове. Расслабленный, виноватый.
Она прижала мокрое лицо к его рукам, подняла опухшие глаза:
— Я не сержусь на тебя. Я теперь уже точно знаю, что ты пропал.
В сумраке ее лицо изменилось, очень побледнело, а глаза углубились, провалились, почернели.
— Не каркай! Выберусь, непременно выберусь! Или сдохну от твоей воды, — вспыхнул он.
— Зачем, зачем ты так? Я же жалеючи тебя, — ответила она голосом, от которого у него в душе шелохнулась жалость. Но тут же вновь навалилась злость.