Булгаков и Лаппа
Шрифт:
Через день или два после такой сцены они мирились. Михаил нахваливал Тасин суп, сваренный незнамо из чего, она смотрела, как он ест и приговаривала:
— Ишь что вздумал, разводиться! Столько жили, столько всего перебороли… А какая любовь была, Мишенька…
— Не была, а есть. Только другая. Родственная. — «Родственная»… — шептала Тася, и слезы текли по рукам, подпиравшим щеки. И капали на облезлую клеенку с исчезнувшими почти васильками.
— Перестань, сама знаешь, что я тебя никогда не брошу.
…Булгаков бросил Раабен вместе с Тасей в 1924 году, когда пришла пора новой любви.
8
—
— Весьма кстати. Когда привезут?
— Они? Ха! Ждут, чтобы мы сами забрали.
— Молочка не потребуется?.. Дорогие братцы, сестрички, подайте калеке убогому… Клубничка. Нобель замечательная… Булочки — свежие французские… Папиросы «Красная звезда». Спички… Обратите внимание, граждане, на убожество мое!
— Извозчик! Свободен?
— Пожалте, ваше сиятельство! Три миллиона — куда изволите!
— Сколько-сколько?! Проезжай, свободен. — Михаил снова подхватил ношу. — Берись, Таська! Да не напирай ты, все ноги отбила.
Тащили стол на руках через всю Москву. Ссутулившись, напрягая шею, Михаил шел впереди, Тася сзади.
— Сейчас четко ощущаю, что стал ломовой лошадью. Запрягаюсь и гоняю — всю Москву со своими статейками обегал.
— Привязался ты к этому писанию!
— Когда ты наконец усвоишь, что я больше ничего делать не умею по-настоящему — с полной отдачей и силой! — Он с грохотом бросил ношу, повернулся к Тасе, с разгону наткнувшейся на стол и ударившейся коленом. — Можно было бы уже понять!
— Понимаю, я все понимаю, только ведь заработка нет. — Тася терла ушибленную ногу.
У стола остановился мужчина с мутными глазами и рубиновой заколкой на галстуке. Провел толстым пальцем по резному дереву:
— Выбрасывать мебель несете или что?
— Гуляем! — отбрил его Михаил.
— Интересуюсь насчет купить, — не отставал прохожий.
— Не продаем, сказали же вам. — Тася зло сверкнула глазами. — У меня муж — знаменитый писатель, ему стол нужен.
Мужчина с рубином покрутил у виска и пропал. Михаил повернулся спиной, приподнял край стола:
— Понесли!
Извозчики на толстых шинах притормаживали, зазывали. Но пара со столом упорно отвергала их помощь, улица за улицей пересекая столицу, переругиваясь и натирая мозоли.
9
1922 год не принес облегчения. Редакции газетенок, где находил работу Булгаков, стремительно разваливались, не выплатив задолженность ненужным сотрудникам.
«Я до сих пор без места, — записывает Булгаков в дневнике в январе. — Обегал всю Москву — нет места. Валенки рассыпались. Питаемся с женой плохо. От этого и писать не хочется. Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем. По три дня сидим без пищи». И далее: «в понедельник я ел картошку с постным маслом и четверть фунта хлеба. Выпил два стакана чая с сахарином. Во вторник ничего не ел, выпил пять стаканов чая. Чай пил, но сахарин кончился».
В «Записках на манжетах» советует: «…а вот глаза. Нехорошие глаза. С голодным блеском. Совет: берегитесь этого
В феврале 1922 года Булгаков наконец получил должность в военно-редакционном совете. Потом в «Рабочей газете», которой руководила Крупская. Вот тогда и успел заполучить желанную бумагу на пропишу.
— Таська, мы законные жильцы этих роскошных апартаментов. Отнес в жилтоварищество бумагу. Кривились швондеры, но заявление о прописке подписали. А это еще что? — Михаил поддел ногой пестревшие на полу лоскуты.
— Поступила на курсы. Буду шить шляпки. — Тася косо нацепила фетровый колпак с обрезком лент.
— И то дело. И что, заказчицы будут приходить хорошенькие?
— Уж не знаю о красоте. Главное, чтоб платили.
Из шляпной затеи Таси ничего не вышло. Клиенток в комнату пригласить было нельзя — Михаил неотрывно писал или спал, сморенный усталостью.
Фельетоны и очерки доход давали мизерный — только-только не помереть с голоду. Подписывал их Булгаков «М Булл», «Тускарора», «Неизвестный Михаил», «Эмма Б.», пряча за дурацким псевдонимом истинное лицо. Казалось, просвета нет. И вот удача — материалами Булгакова заинтересовалось издательство «Накануне».
Газету «Накануне» издавало левое крыло русской эмиграции в Берлине. А когда XII Конференция РКП (б) в августе 1922-го выразила желание «помочь рабочему классу и крестьянству в деле поднятия культурного уровня», открылась московская редакция. Дважды в неделю отсюда переправлялся материал в Германию. Еженедельные «Литературные приложения» к газете «Накануне» с 1922 года редактировал Алексей Николаевич Толстой. Материалы московского писателя ему понравились, и он просил «почаще присылать Булгакова». Булгаков охотно посылал фельетоны, очерки, отправил «Записки на манжетах» и получал приличные гонорары.
Финансовая сторона семьи заметно поправилась, хотя до благополучия еще было далеко. Они уже не голодали и могли покупать дрова. Тася с наслаждением варила супы на кухонной керосинке. Михаил же взялся вывести из состояния полного кризиса свой гардероб. В юности он любил пофорсить. Убожество одежды угнетало его сейчас особо — московский писатель должен выглядеть преуспевающим и успешным. Он запасается пристяжными воротничками к двум сорочкам, которые Тасе приходилось чуть не ежедневно кипятить и крахмалить. Однажды притащил с рынка длинный бараний тулуп. Объявил:
— Вместо пальто! Только носить надо мехом вверх и нараспашку. Вот так.
— Ой, и не знаю… — растерялась Тася, оглядывая мужа. — Конечно, если у вас, писателей, так принято, чтобы без пуговиц и вообще…
— У нас принято быть оригинальным, беззаботным, успешным. Нищие с Тишинки ныне в литературных кругах не котируются.
— Лучше, если как черкес в бурке?
— Ты можешь предложить что-то иное? Самое простое — съездить за гардеробом в Лондон. Пуговицы уж наверняка будут. Видишь ли, времени нет. — Михаил, как почти всегда теперь в разговоре с женой, начинал злиться, и Тася умолкла, загремела тарелками. Он вдруг оттаял: — А ты про монокль помнишь? Как ты меня снарядила в первый поход по редакциям? Это было куда сильнее, чем «Фауст» Гете. — Михаил комично позировал перед зеркалом, жалея о своем взрыве.